Я видел волка. Артем Барпин

тишина. Следователь позволил беспрепятственно распуститься, посаженному в сознании свидетеля, смятению. Началась игра: кто первый заговорит, тот проиграл. Не прошло и минуты, как заговорила Фин-Фейербах.

      – Погодите, – сказала она, – я при первом допросе говорила то же самое. Я не поддерживала никаких отношений с погибшей.

      – Совершенно не так вы говорили. Я прочту.

      Лист протокола лежал перед следователем. Он прочитал.

      – Ничего не понимаю, – сказала Фин-Фейербах, – в чём разница?

      – Объясню: «Она любила уединение, разговорам предпочитала телевизор». Так нельзя сказать про незнакомого человека. Вы указываете на её увлечение и характеризуете, пусть и кратко, образ её жизни, не так-ли?

      Снова тишина. Первой снова заговорила Фин-Фейербах.

      – Я поняла, о чём вы. Я правда не знала Гертруду. Я общалась с ней примерно за неделю до того, как её обнаружили, и до этого пару раз. Мало кто хотел бы иметь такое знакомство. Думаю, вы понимаете?

      – Что я должен понимать?

      – Я про её деятельность.

      – Про какую?

      – Вы не знаете?

      – Мне интересно услышать это от вас, – попытался вывернуться Ловитин.

      – Я о проституции.

      – Это она вам рассказала?

      – Сама догадалась. Мои глаза ещё видят, а уши слышат. Она была, как это у них называется, элитной. Многие к ней захаживали, – Фин-Фейербах запнулась. – Не просите назвать имена, не скажу, не знаю, видела несколько раз, и всё.

      Ловитин задумчиво промычал.

      – Так что за разговор произошёл между вами? ‒ спросил он.

      – Нехороший разговор. Она сказала, что боится. Будто бы с мансарды до неё доносятся странные звуки, ночами слышатся шаги в комнатах, во дворе появляются следы. Некоторые отпечатки волчьи, а другие словно оставлены копытами. Я подумала: она не в себе, таблеток наелась или выпила. Глаза стеклянные, вся трясётся. Одета она была в лёгкий халат. Видимо, в чём дома ходила в том и выбежала. Я посоветовала обратиться в полицию. Она сказала, что уже позвонила. В тот день полицейские не приезжали. Я не видела.

      – Что дальше?

      – Ничего. Я её чаем напоила. Она успокоилась, предположила, что ей всё чудится от бессонницы, и пошла к себе. Больше я её не видела.

      – Вам известно, с кем она общалась?

      – Нет.

      – Кто из соседей мог с ней общаться?

      – Не знаю. В десятом доме по нашей улице старик живёт необщительный – художник. Дети у него бизнесмены, приезжают на дорогих машинах, но редко. Я с ним и не здороваюсь. Сомневаюсь, что он сошёлся с Гертрудой. В восьмом доме семья Мангуш: муж Гегард и жена Лилия. Лилию я на последней неделе не видела, она бизнес-леди, могла отдыхать поехать. Гегард врач в первой Воскресенской больнице. Он странно себя ведёт, сам не свой последние дни, но с Галонской у них ничего общего. В доме 4А живёт пожилая женщина, ругается со всеми по любому поводу. Больше никого не припомню. Вообще, у нас недружелюбные соседи.

      – А ваш муж?

      – Что