Богатыриада, или В древние времена. Борис Давыдов

Хозяин же меня как друга принял, угощал от щедрот своих, а я… Стыд-то какой!

      – Да уж! – осмелев, подал голос и Попович. – За то, что ты наделал, и сотни нарядов мало.

      – Ой, молчи, добрый молодец, не трави душу мою, не береди рану, а то ведь пришибу к лешему! Грехом больше, грехом меньше…

      Богатырь поспешно закрыл рот ладонями.

      – Ладно, не убивайша так! – смягчилась ведьма при виде неподдельных душевных страданий. – Лешовичок виноват больше. И шам напилша, и тебя напоил. А мог бы догадатьша, што опашно! Ошобливо пошле того, что ты ш этой жележакой учудил. Можги же надо иметь! Воротитша – прошения попрошишь, ижбу жаново поштавишь, и вше дела. Выпьете мировую… Штоп! Вот пить лучше не надо.

      – Спасибо тебе, бабушка, на добром слове! Еще как попрошу! В ноги ему поклонюсь, лишь бы зла не держал. И избу… – Муромец вдруг осекся на полуслове, будто внезапно важная мысль пришла в голову. – А лошади наши где?

      – Кх-м! – закашлялась Баба Яга. – А шо ждоровьем у тебя как, вше в порядке? Хуже не будет?

      – Сказывай… – внезапно осевшим голосом кое-как вымолвил Илья. – Не томи!

      – Ну, ладно… – с явным сомнением протянула ведьма. – Убежали они в леш. Обидел ты Шивку-Бурку швою, да так, што не жнаю, проштит ли она тебя. Кровно обидел! Я бы на ее меште порчу на тебя нашлала. Вшя в шлежах была, бедная. А Гнедко жа ней умчалша, не брошать же одну! Тут в лешу, между прочим, волки водятша! – Баба-яга распалилась и буквально буравила Муромца осуждающим взглядом.

      Если бы детинушка стоял, то так и сел бы после этих слов, сильно отбив копчик. Но он сидел, поэтому дело ограничилось отвисшей челюстью, выпученными глазами и такими мыслями, что постыдишься даже попу на исповеди признаться.

      – Бабушка… – пролепетал Илья, удивительно похожий в эту минуту на нашкодившего ребенка, хоть и могучего да бородатого. – Неужели…

      – Ах ты, ирод! – по-настоящему рассердилась ведьма. – Неужто шердца у тебя нет?! Она ж полу бабшкого, хоть и на четырех ногах! Душа ранимая, к шловам да делам чувштвительная… А-а-а, кому я это говорю! – ведьма даже всплакнула, махнув рукой. – Одно шлово – мужик! Никакой деликатношти!

      У Поповича, который с интересом прислушивался, глаза полезли на лоб. Он на всякий случай отодвинулся подальше.

      – Бабушка… – голос Ильи прошелестел чуть слышно Лицо пошло пятнами.

      – Как ражливалша-то! Какие шлова говорил! Швет очей моих, люблю тебя бежумно, вше для тебя шделаю… Как увидел тебя, дешкать, как ты шла ш коромышлом, швет божий в глажах померк! Ты такая крашивая, такая штройная, как шамая лучшая племенная кобыла! Штан у тебя – как шея лебединая, поштупь нежнее пуха! Жижнь готов жа тебя отдать, лишь бы лашково пошмотрела! Я сама чуть не прошлежилась. Ах, думаю, ну хоть бы кто мне такие шлова шкажал! Так не от Лешего же ждать?.. Предштавляешь, што у Шивки на душе делалошь?! Ты ж туда наплевал, ирод! Тьфу!

      – Господи! – простонал Муромец, страстно желавший вновь впасть в хмельное забытье. – Так это я моей кобыле говорил?!

      – Ешли бы! –