Ход королевой. Бернар Вербер

ранчо. Справа от нее раскинулась бескрайная равнина, слева высится холм, впереди утес, за ним океан.

      – Учитель запер меня одну в классе… – объясняет девочка.

      Отец читает письмо директора школы-интерната.

      – Верно, в наказание за твой отказ проводить опыты по биологии.

      – От меня требовали замучить мышь, – говорит Николь. – В любом случае я не выношу одиночества.

      – Надо же! Почему это?

      – Когда мной никто не интересуется, у меня возникает впечатление, что я… что меня вообще не существует.

      Отец приподнимает бровь.

      – Как это «не существует»?

      Громко, отчетливо произнося каждый звук, девочка чеканит:

      – Я НЕ ВЫНОШУ ОДИНОЧЕСТВА.

      Она содрогается от одного воспоминания о том, что испытала в то короткое мгновение, когда осталась одна.

      – Никогда-никогда не хочу снова пережить этот кошмар – остаться одной в комнате, где на меня некому смотреть. Мне нужны чужие взгляды, нужен запах других людей, нужно все время находиться среди них.

      – Где тут связь с мышами?

      – У той зверюшки был такой вид, словно она переживала то же самое, что и я. Я ее освободила, устранила неудобство и для нее, и для себя. Мы обе возобновили нормальное существование, воссоединившись со своими сородичами.

      Руперт качает головой – дает понять, что не прочь выслушать аргументы.

      – Желание быть с другими – это нехорошо, да, папа?

      Он постукивает согнутым пальцем по подбородку в знак напряженного размышления.

      – Общительность – дело, конечно, хорошее, но у меня впечатление, что желание находиться среди людей подтолкнуло тебя к несколько несоразмерному поступку.

      Николь О’Коннор пожимает плечами, огорченная тем, что ей так трудно добиться понимания.

      – По-твоему, папа, у меня агорафобия?

      – Нет, агорафобия – это страх открытого пространства. Со временем смысл этого понятия забылся. Для твоей проблемы есть другой термин – аутофобия.

      – Это еще что такое?

      – Аллергия на одиночество. Само слово происходит от греческих корней «ауто», что значит «сам», и «фобия», страх.

      – Аутофобия? А что, это словечко мне нравится. Я с ним согласна. Это болезнь? Она лечится?

      – Возможно. Но вряд ли лекарствами от нее служат наказания и внушение чувства вины.

      Отец долго смотрит на Николь, а потом громко хохочет.

      – Прочь сомнения, ты же моя родная дочь! – он крепко ее обнимает. – Я точь-в-точь как ты, Никки, мне тоже хочется находиться среди людей, мне подавай постоянное движение вокруг, я тоже не люблю оставаться один. Хочу кое в чем тебе сознаться: всем, чего я до сих пор добился, я обязан своему желанию верить в силу коллектива и презрению к индивидуализму.

      Николь в полном восторге. В своем белом платьице с кружевами она выглядит малюткой по сравнению с гигантом-отцом – толстошеим, пузатым, с двойным подбородком.

      Руперту жарко, он утирает платком потный лоб. Налив дочери лимонаду, он принимается раскачиваться