На ножах. Николай Лесков

и, отдохнув минуту от волнения, начал хладнокровно шарить руками, ища по полу заброшенного ножа.

      Хладнокровная работа оказалась далеко успешнее давишних судорог, и ножик скоро очутился в его руках. Взяв в руки нож, Висленев почувствовал твердое и неодолимое спокойствие. Сомнения его сразу покинули, – о страхах не было и помину. Теперь ему никто и ничто не помешает вскрыть портфель, узнать, действительно ли там лежат ценные бумаги, и потом свалить все это на воров. Размышлять больше не о чем, да и некогда, нож, крепко взятый решительною рукой, глубоко вонзился в спай крышки портфеля, но вдруг Висленев вздрогнул, нож завизжал, вырвался из его рук, точно отнятый сторонней силой, и упал куда-то далеко за окном, в густую траву, а в комнате, среди глубочайшей ночной тишины, с рычаньем раскатился оглушительный звон, треск, шипение, свист и грохот.

      Висленев схватился за косяк окна и не дышал, а когда он пришел в себя, пред ним стояла со свечой в руках Лариса, в ночном пеньюаре и круглом фламандском чепце на черных кудрях.

      – Что здесь такое, Joseph? – спросила она голосом, тихим и спокойным, но наморщив лоб и острым взглядом окидывая комнату.

      – А… что такое?

      – Зачем ты пустил эти часы! Они уже восемнадцать лет стояли на минуте батюшкиной смерти… а ты их стронул.

      – Ну, да я испугался и сам! – заговорил, оправляясь, Висленев. – Они подняли здесь такой содом, что мертвый бы впал в ужас.

      – Ну да, это не мудрено, у них давно все перержавеет но, и разумеется, как колеса пошли, так и скатились всё до нового завода. Тебе не надо было их пускать.

      – Да я и не пускал.

      – Помилуй, кто же их пустил? Они всегда стояли.

      – Я тебе говорю, что я их не пускал.

      – Ты, верно, их толкнул или покачнул неосторожно. Они стояли без четырех минут двенадцать, прошли несколько минут и начали бить, пока сошел завод. Я сама не менее тебя встревожилась, хотя я еще и не ложилась спать.

      – А я ведь, представь ты, спал и очень крепко спал, и вдруг здесь этот шум и… кто-то… словно бросился в окно… я вспрыгнул и вижу… портфель… где он?

      – Он вот у тебя, у ног.

      – Да вот… – и он нагнулся к портфелю.

      Лариса быстро отвернулась и, подойдя к камину, на котором стояли часы, начала поправлять их, а затем задула свечу и, переходя без огня в переднюю, остановилась у того окна, у которого незадолго пред тем стоял Висленев.

      – Чего ты смотришь? – спросил он, выходя вслед за сестрой.

      – Смотрю, нет ли кого на дворе.

      – Ну и что же: нет никого?

      – Нет, я вижу, кто-то прошел.

      – Кто прошел? Кто?

      – Это, верно, жандарм.

      – Что? жандарм! Зачем жандарм? – И Висленев подвинулся за сестрину спину.

      – Здесь это часто… К Ивану Демьянычу депеша или бумага, и больше ничего.

      – А, ну так будем спать!

      Лариса не подала брату руки, но молча подставила ему лоб, который был холоден, как кусок свинца.

      Висленев ушел к себе, заперся со всех сторон и, опуская штору