На ножах. Николай Лесков

всяком случае, господин Горданов мастерски владеет собою.

      – И другими даже, – подтвердила Форова, целуя в лоб Синтянину. – Это, господа, не человек, а… кто его знает, кто он такой: его в ступе толки, он будет вокруг толкача бегать.

      – А ваше мнение, Филетер Иванович, о новом госте какое?

      – Пока не вложу перста моего – ничего не знаю.

      – Вы неисправимы, – промолвила генеральша и добавила, – я рада бы с вами много говорить, да Вера нездорова; но одно вам скажу: по-моему, этот Горданов точно рефлектор, он все отражал и все соединял в фокусе, но что же он нам сказал?

      – А ничего! – ответил Форов. – С пытливых дам и этого довольно.

      – Ну, прощайте, – произнесла генеральша и, кивнув всем головою, пошла на крыльцо.

      Форов втроем с женою и Подозеровым вышли за калитку и пошли по пустынной улице озаренного луной и спящего города.

      Иосаф Платонович, выпроводив гостей, счел было нужным поговорить с сестрой no-сердцу и усадил ее в гостиной на диване, но, перекинувшись двумя-тремя фразами, почувствовал нежелание говорить и ударил отбой.

      – Ну и слава богу, что у тебя все хорошо, – сказал он. – Ты сколько же берешь нынче в год за дом с Синтяниных?

      – Столько же, как и прежде, Жозеф.

      – То есть, что же именно? Я ведь уже все это позабыл, сколько за все платилось.

      – Они мне платят шестьсот рублей.

      – Фуй, фуй, как дешево! Квартиры повсеместно ужасно вздорожали.

      – Да? я, право, этого не знаю, Жозеф.

      – Как же, Ларушка. По крайней мере у нас в Петербурге все стало черт знает как дорого. Ты напрасно не обратишь на это внимания.

      – Но что же мне до этого?

      – Как что тебе до этого, моя милая? Их превосходительства могли бы тебе теперь и подороже…

      – Ах, полно бога ради, цена, которую они платят, мне ровесница. Синтянин, с тех пор как выехали Гриневичи, платит за этот дом шестьсот рублей, не я же стану набавлять на них… С какой стати?

      – Как с какой стати? Все дорожает, а деньги дешевеют. Матушка наша, я помню, платила кухарке два рубля серебром в месяц, а мы теперь сколько платим?

      – Пять.

      – Ну вот, здравствуй, пожалуйста! Платишь за все втрое, а берешь то же самое, что и сто лет тому назад брала. Это невозможно. Я даже удивляюсь, как им самим это не совестно жить за старую цену, и если они этого не понимают, то я дам им это почувствовать.

      – Нет, я прошу тебя, Жозеф, этого не делать! Во-первых, Синтянины небогаты, а во-вторых, у нас квартиры втрое и не вздорожали, в-третьих же, я дорожу Синтяниными, как хорошими постояльцами, и дружна с Alexandrine.

      – Да; «дружба это ты!» когда нам это выгодно, – перебил, махнув рукой, Висленев.

      – А в-четвертых… – проговорила и замялась на слове Лариса.

      – В-четвертых, это не мое дело. Я с тобой согласен, часть свою я тебе уступил, и дом вполне твоя собственность, но ведь тебе же надо на что-нибудь и жить.

      – Я и живу.

      – Да, ты живешь мастерски, живешь чисто и прекрасно, – продолжал он, – но все-таки… быть посвободнее в гроше никогда не