Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943. Вера Фролова

что же, давай, давай! А в это время они твою мать вздернут за то, что родила такого дурака. Подумать только – он в немецкую армию собирается! Эх ты, поганец!»

      Уже захлопывая за собой дверь, я слышу, как Лешка обидчиво спрашивает у ребят: «За что она так меня? Ведь я только из-за отпуска…»

      Уснуть я не могу и долго с открытыми глазами жду, когда же уйдет этот разнесчастный болтун. Наконец его выпроваживают. Входит Миша и в темноте веселым голосом спрашивает: «Не спишь еще? Здорово ты, май-то, его расчихвостила! Только зря – он ведь дурак и трус. Думаешь, правда пойдет в немецкую армию? Болтает, май-то, только…»

      Сейчас все спят. Я заканчиваю свои записи, но легче мне от этого не становится. На сердце тревога и беспокойство. Неужели его так разбередили слова Бовкуна?

      5 сентября

      Опять с утра резали с Симой мак. Как ни растягивали работу – все равно закончили до 11 часов. Решили не показываться во двор, а в оставшееся до обеда время просто отдохнуть (Шмидт спозаранок укатил в город, и можно было не опасаться, что нагрянет). Я уже собралась было подремать в тени, как близорукая Сима вдруг забормотала: «Ой-ой, кто-то идет сюда! Никак Шмидт вернулся? Смотри скорее – кто это?»

      Но разглядывать было некогда. Схватили корзины и, нагнувшись, помчались вдоль поля. Только среди мака подняли головы и увидели ухмыляющуюся, довольную тем, что напугал, физиономию Мишки. Сели уже все трое и в оставшееся до обеда время сладко вздремнули в холодке.

      А после обеда опять досталось: возили с поля остатки снопов. Мы с Симой сидели на возу и складывали их. Так как все предыдущие возки я парилась на укладке снопов под крышей сарая, то, конечно, складывала здесь снопы плохо – просто не умела, и мне пришлось выслушать немало нелестных по моему адресу эпитетов, которыми щедро награждал меня каждый раз Леонид, после того как снопы плюхались ему на голову обратно с воза. Но все-таки, в конце концов, дело наладилось, и Лешка перестал ругаться.

      А зато на обратном пути мы с Симой блаженствовали. Мы лежали с нею высоко на снопах под палящими лучами чужого, чудаковатого солнца, которое перепутало июль с сентябрем, лежали с закрытыми глазами и, слыша, как звенит воздух от жары, мечтали. О чем? Ну, конечно же, все о том, что хорошо бы вот так ехать, ехать и добраться, в конце концов, до России.

      Ах, Россия, Россия, как ты там и что с тобою происходит? Хотя бы одно слово правды, хотя бы одно слово привета от тебя, и тогда снова можно бы жить и снова можно бы ждать. Но нет от тебя привета, и не доходит в этот, проклятый и Богом, и нами, «остарбайтерами», уголок ни единого слова правды, и жить становится все труднее и труднее.

      Вот уже несколько дней не были у Гельба. Как-то он встретил меня на улице и виноватым голосом сказал: «Вы теперь не ходите пока к нам слушать радио. Приехал в отпуск брат жены, а это – такой еклиг – мерзавец!» Он сплюнул в сторону и по-русски добавил: «Чволочь!»

      Позднее я видела этого «брата». У него ядовито-желтая форма гестаповца и добродушное, похожее на Гельбиху,