Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943. Вера Фролова

от Германии останется «пшик».

      Честное слово, это было здорово! Мы с Симкой ликовали. Еще бы, ведь об этом говорит сам немец! Я не утерпела и, пользуясь тем, что Шмидта на горизонте нет, побежала через поле рассказать об этом нашем разговоре остальным. Вернувшись, я опять завела с Маковским разговор, и он рассказал, что всю свою одинокую жизнь (у него нет ни жены, ни детей, ни дома) он батрачил, а в 1933 году с приходом Гитлера к власти за участие в какой-то коммуне был посажен в концлагерь. В лагере он просидел пять лет, а потом, после освобождения, все так же продолжает батрачить. Тихо, с большой горечью он как бы подводит итог своей жизни: «Жизнь прожита, здоровье подорвано, а в результате – одинокая, бездомная старость и ничего светлого впереди».

      Я смотрю на его узловатые, корявые рабочие руки, на его изможденное, перерезанное глубокими морщинами лицо, и непонятное, до слез обидное, ненужное чувство жалости – жалости к немцу – заползает в мою душу.

      Вот, оказывается, моя тетрадь, и такие еще немцы есть!

      Вечером я и Леонид идем слушать радио к Гельбу. Под впечатлением такого богатого новостями дня надеемся услышать тоже что-нибудь особенное. Но нет, по-прежнему ничего нового, ничего хорошего. Продолжают болтать о победах, однако сегодня эта болтовня не действует на нас угнетающе, и мы, посматривая друг на друга, хитро улыбаемся.

      Уходя, Леонид рассказывает Гельбу (больше жестами, чем словами) о новостях, привезенных Михаилом. Тот понуро констатирует: «Да, да, хорошего нам всем ждать нечего».

      Фрау Гельб выносит на подносе по чашке желудевого кофе. Лешка отказывается, а я, не желая ее обижать, деликатно выпиваю до дна горячий горький напиток.

      А дома – гости. Пользуясь темнотой, пришли ребята от Бангера. Каким-то образом они пронюхали, что у нас новости, и примчались все четверо, едва-едва успев переодеться. Игорь, как всегда, кипятится, отстаивая свои фантастические планы полного разгрома немцев. Михаил (он старший из них) серьезно в чем-то поправляет его. Саша мечтательно улыбается, а Лешка Бовкун, шныряя за мною повсюду взглядом, не переставая «строит глазки». Некоторое время я слушаю их, а затем ухожу в кухню: мне очень хочется записать сегодняшние впечатления.

      Да, Игорь рассказал еще, что Женя получила вчера записку от Веры, в которой она сообщает, что живут они ужасно. Тетя Даша заболела, а ей самой – хоть под поезд (я сразу вспомнила свой недавний сон). Мне жутко. До боли жаль Веру. Что же это за Брондау?

      Женя намеревается идти туда в воскресенье, очень хочу сходить с ней и я, но не знаю, как выйдет с «аусвайсом».

      А сейчас пора спать, опять я засиделась. Уже два часа ночи, а ведь завтра, увы, не воскресенье. Чувствую, что завтра нам снова достанется: опять целый день будем возить снопы, и опять к вечеру я буду «выть волком».

      16 августа

      Воскресенье

      Вот и этот день уже на исходе. Сегодня у нас столько перебывало народу, столько было разговоров и споров, что у меня к вечеру треском трещит голова. На сегодня мы являемся