Нелинейная хронология. Светлана Сологуб

руку.

      – Да, пожалуйста, – закопошился Ромашов.

      Сотрудница охраны. Да, пожалуй, стоит так про неё сказать, подумал Ромашов, наблюдая, как она записывает его данные в толстый журнал. Так будет и грамотно, и в меру сурово и неприступно.

      Сотрудница охраны подняла на него глаза. И Ромашов вдруг увидел в них не скучающее служебное равнодушие, а отражение. Отражение той боли, которая ежедневно бегает, прыгает, прохаживается мимо по вестибюлю туда-сюда в бесплодном ожидании резких внеурочных звонков. Боли постарше и боли помладше. Боли любопытной и нарочито нахальной.

      Душа Ромашова дрогнула и, не спросясь самого Ромашова, протянула сотруднице охраны букет из солнечных тюльпанов. Ромашов на минуту задумался, что же он подарит официальному лицу, ну да ладно, сообразим что-нибудь.

      – Что это? – изо всех сил хмурясь, сдвинула брови обладательница предательски весёлых ямочек.

      – С наступающим, – ответил Ромашов всем сердцем.

      И ямочки откликнулись, смутились по-девичьи.

      – Спасибо, – она бережно приняла букет. – Проходите, пожалуйста. Вам на второй этаж, в двенадцатый кабинет.

      Ромашов двинулся к лестнице.

      – Подождите! – окликнула его сотрудница охраны. – А вы… Вы за кем?

      – Надеюсь, за Наташкой, – ответил Ромашов. – Которая всегда держала нашего Ромку за руку.

      – А! Самсонова! – обрадовались ямочки. – Ну, дай Бог…

      И сотрудница охраны зарылась лицом в букет. Солнечный отблеск лепестков жёлтых тюльпанов мягко пощекотал ей нос.

      Ромашова очень раздражала зам по воспитательной работе. Раздражала советским клумбообразным начесом хилых волосёнок и зелёными тенями, размашисто намалёванными под самые брови. Брови тонко дребезжали где-то посередине лба ("…ну хотя бы рейсфедером!") и, кажется, хотели сорваться, вспорхнуть и улететь, как птички-галочки.

      Ромашов тоже раздражал зама по воспитательной работе. Пришёл тут. Сидит. На лбу написано: «интеллигенция». И цветок не дарит.

      – А вы-то сам кто? – по-чиновничьи презрительно и свысока спросила зам по воспитательной работе.

      – Я писатель, – ответил Ромашов по возможности вежливо. Он понимал, что сейчас от его вежливости зависит судьба маленькой молчаливой Наташки, и поэтому раздражение надо было спрятать поглубже. – В документах это отображено.

      – "Отображено", – передразнила она. – Я вижу, что у вас там "отображено", писатель. Зарабатываете, спрашиваю, чем?

      – Как ни странно, гонорарами, – с достоинством ответил Ромашов. – А так же редактурой и копирайтингом. Я, знаете ли, мастер слова. И люблю с ним работать. Разнообразно.

      Официальное лицо что-то промычало неразборчиво и опять скосило глаза на герберу, которую Ромашов держал, крепко зажав стебель в кулаке.

      Ромашов понимал, что сидеть напротив официального лица женского пола накануне международного дня лиц женского пола с герберой в кулаке и не дарить эту герберу означенному лицу абсолютно не комильфо, но ничего с собой