Трудно отпустить. Кристи Бромберг

с Харди? Серьезно?

      – Это совсем другое дело. На этот раз ставки слишком высоки.

      Когда она замолкает, на арене начинает играть песня, которой подпевают зрители. Я же только рада отвлечься.

      – А кого ты должна привести в «Кинкейд»?

      Из-за того что она молчит, я даже наклоняюсь, как будто могу слышать то, чего она не произносит… и жду.

      – Я еще не знаю.

      – То есть не знаешь?

      – Папа сказал, что нам следует переманивать клиентов по одному. Чтобы все не выглядело как поглощение врагом… или же он привел другую странную аналогию.

      Я смотрю на игру, что разворачивается передо мной. На «Лесорубов», что проигрывают не без помощи Хантера.

      – Так получается, я…

      – Любимчики учителя всегда первыми получают шанс повеселиться, – напевает Леннокс. Она позвонила, чтобы позлорадствовать… или убедиться, что я все не испорчу, потому что, давайте будем честными, когда она думала о ком-то, кроме самой себя?

      Что бы она делала без модных штучек, которые входят в обязанности спортивного агента, если бы КСМ разорилась? Бог ты мой, это лишило бы ее внимания, которое она всегда так жаждет заполучить.

      Я не наивна, так что понимаю – ее беспокойство хоть и искреннее, но в основе его лежат эгоистичные причины.

      Но что же задумал мой отец? Понятно, почему он не хочет объявлять Сандерсону открытую войну, но разве это настолько важно, чтобы я позабыла о собственной жизни?

      – Мне пора, – бурчу я.

      – Нет, подожди.

      – Что? – бросаю я. – Разве ты можешь сказать что-то еще, в чем не будет прятаться двойного смысла?

      – Послушай, наш разговор не задался. С самого начала.

      – Мне все равно, Лен. Мне нужно досмотреть матч, а потом поговорить с клиентом.

      – Выслушай меня. – Закончить звонок мне не позволяет только тон ее голоса и тот факт, что я заменила сестрам мать.

      – У тебя две минуты.

      – Я знаю, что он тебе нравится, Декк. А еще я знаю, как ты себя ведешь, когда сближаешься с кем-то, – продолжает Леннокс. Я все еще не понимаю, к чему она клонит. – Из-за мамы, из-за той боли, что мы испытали, тебе легче оттолкнуть тех, кого любишь, чем смотреть, как все это закончится.

      – Я его не люблю, – фыркаю я от нелепости ее слов.

      – Но любила, когда ушла от него. – Голос Леннокс становится более мягким, и она продолжает прежде, чем я успеваю ее остановить: – Можешь пререкаться со мной сколько хочешь, можешь говорить, что ничего не чувствовала к нему, но той ночью, когда ты вернулась домой, я осталась у тебя. Я видела твой взгляд. Знаю, тебе было больно и может, только может, ты страдала, потому что испугалась и так и не призналась ему. Ты боялась, что если он ответит на твои чувства, тебе придется столкнуться с собственными страхами. Придется впустить кого-то в свою жизнь.

      Я совсем забыла об этом. О том, что она была в моей квартире, когда я вернулась. Двадцать вопросов, которыми она засыпала меня в попытке узнать, что случилось. И те двадцать раз, когда я, пожимая плечами, утверждала, что со мной все в порядке. Ее пристальный взгляд и то, как я разозлилась, когда в ее голосе