Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик. Анатолий Приставкин

от нас… И от мужичков тоже.

      Присела, глядя разгоревшимися глазами на ребят. Она была и вправду сегодня ослепительная, в нарядном платье, и волосы ее были красиво уложены узлом. А на шею она повесила красные бусы из каких-то собранных ягод… Даже Демьян крякнул, заглядевшись. И стал смущенно сворачивать свою козью ножку.

      В другое любое время это не прошло бы мимо братьев, но сейчас они были заняты свертками.

      Никогда не получали они подарков. Кроме того случая, когда всучили им по одному сухарику и жмени семечек, сказав, что у них праздник… Сухарик проглотили не жевамши, семечки изгрызли, а праздник тем и запомнился, что еще хотелось! Да не дали!

      Теперь они не знали, что со свертками делать. Разворачивать или не разворачивать, а может, поскорей их отнести в заначку да спрятать! Пока не отобрали!

      Регина Петровна все поняла:

      – Мы сейчас вместе посмотрим, что там…

      Она взяла сверток у Сашки, который сидел ближе, и развернула газету.

      А там, сверху, лежала рубашка, новая, голубая, с воротником и с пуговицами. А под рубашкой лежали штаны. Тоже голубые. С карманами. А еще там были ботинки, желтые, высокие, с желтыми шнурками, с широким языком. И еще платок в клеточку: как тетрадь по арифметике, и круглая шапочка с цветными узорами. Шапочку называли тюбетейкой. А Сашка сразу сказал: «Тютюбейка». И все дружно засмеялись.

      Только Колька вдруг сморщился и тихо-тихо шепнул, почти пискнул в миску: «А мне?»

      Он забыл, оказывается, что у него на коленях такой же сверток.

      И все опять тогда засмеялись и стали разворачивать его газету, и там все оказалось то же самое, но другого, уже зеленого, цвета.

      Ребят попросили примерить подарок на себя.

      Напряженно сопя, с оглядкой, они ушли за угол и стали одеваться.

      И хотя при этом братья не сказали друг другу ни словечка, они знали, чтó каждый из них думает и переживает.

      У Сашки спина чесалась от волнения, даже красные пятна выступили, это Колька заметил. А у самого Кольки вдруг задергалась левая нога, и он никак не мог попасть ею в штанину.

      Он сказал подавленно:

      – Иди первый! Ты умный!

      А Сашка ответил:

      – Ты тоже не дурак! Чего это я пойду?

      – Я боюсь, – тогда сознался Колька. – Я никогда так не ходил.

      – И я не ходил. Думаешь, личит? Или – не личит?

      Колька посмотрел на Сашку и зажмурился. Ни фига себе, подумалось, каждый день так ходить. В глазах рябит. И вообще, не одежда это для колониста, сопрут сразу. Кто увидит, подумает, что они не колонисты, а какие-нибудь жулики! Разве у нормального человека может быть столько на себе добра! Показаться бы – да в заначку! А потом на барахолку! С руками спекулянты оторвут!

      Но Колька ничего подобного не сказал, он будто себя увидел со стороны. Произнес, вздохнув:

      – Красивый.

      – Ты тоже!

      – И это… Как будто не ты, а фон-барон!

      – А у тебя хрустит? – спросил Сашка.

      – Где?

      – Везде. И жмет еще…