Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик. Анатолий Приставкин

Илье в глаза, спросил, голос его прозвучал жалобно:

      – Но… Может, нам сала немного… Мы бы взяли.

      Сашка промолчал. Он даже отвернулся, чтобы не видеть Колькиного унижения.

      Илья уж совсем собрался уходить. Удивился. Переспросил:

      – Сала? Вам… Сала? – И сделал паузу, рассматривая в упор братьев. – Так вы, живоглоты, вчерась его подобрали, у меня только голая тряпица с солью осталась!

      Братья удрученно молчали. Про сало, кроме того кусочка, что совал им на закус сам Илья, они тоже не помнили.

      – С кормежкой вы тово… Вы за четверых хаваете-то! – Илья вздохнул, как неприятно было ему отказывать своим лучшим друзьям. Вдруг он оживился: – Ха! Постой-ка! Посмотрю, а вдруг…

      Щедрость из него так и перла. И щедрость, и широта душевная. Не мог он отпустить лучших друзей с пустыми руками!

      Он скрылся в доме, вернулся, неся в руках небольшой, с пол-ладони, кусочек сала. Тут же отыскал лопушок, завернул в него. Помедлил, поколебался, сразу видать – последнее отдавал. От сердца отрывал, как говорят!

      Он так и сказал, протягивая:

      – Ладно уж, в честь дружбы… Сам как-нибудь проживу.

      Братья вразнобой сказали: «Спасибо». И пошли.

      Илья смотрел им вслед. Вдруг крикнул:

      – Эй, живоглоты!

      Кузьмёныши оглянулись. Он молча на них смотрел, будто колебался, сказать или не сказать, но вдруг крикнул негромко:

      – Тикали б вы отсюда! Правду говорю! Бегите! Что есть мочи бегите!

      13

      В колонию не пошли.

      Если даже директор, как говорили, что-то там привез и наварят горячей бурды, им все равно не хватит. Опоздали. Еще кому-то подарочек. Правда, не такой жирный.

      Только скрылась деревня, свернули они с проселка, покрытого мягкой, горячей пылью, в поле, а за ним, вдоль кустиков, речка Сунжа бежит. Тут по-над берегом, среди зарослей колючей ежевики и дикой маслины с мелкими серебристыми листьями – птицы на нее, как заметил Сашка, никогда не садились, – прилегли на траву.

      Говорить не хотелось.

      Колька первый нескоро произнес:

      – Голова трещит! А у тебя?

      Сашка угрюмо отмалчивался.

      – И трещит, и гудит… Паровоз, а не голова! Больше пить никогда не буду… Я и не думал, что это так…

      Он не договорил, спустился с берега к воде, стал зачерпывать воду руками и плескать на лицо. Потом, сложив руки ковшичком, напился и, прихватив сколько можно воды, хоть капало сквозь пальцы, принес к Сашке и вылил ему на лицо. Плеснул – Сашка даже не отвернулся, а может, и не заметил.

      – Ты знаешь, что такое собачник? – спросил он, не открывая глаз. Капли блестели у него на носу, на лбу и стекали по вискам.

      – Что? – без любопытства спросил Колька. – Собачник? – Он сообразил, что в умной башке Сашки что-то заваривалось важное. – Нет, не знаю.

      – Ящик… Железный такой ящик, – продолжал Сашка ровно, глаз не открывая. Может, он сон свой рассказывал. – Снизу вагона его