Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

и половины не останется.

      Оба говорили правду, поэтому Кречовский, хотя флегматичность немца всю кровь распалила в нем, а бешенство чуть ли не душило, боя начинать не хотел.

      – Пока солнце не уйдет с залива, – крикнул он, – подумайте! Потом, знайте, велю курки потрогать.

      И поспешно отплыл в своем челноке, чтобы обсудить положение с Хмельницким.

      Потянулись минуты ожидания. Казацкие байдаки окружили плотным кольцом немцев, сохранявших хладнокровие, какое только бывалые и очень опытные солдаты способны сохранять перед лицом опасности. На угрозы и оскорбления, раздававшиеся с казацких байдаков, отвечали они небрежительным молчанием. Поистине внушительно выглядело это спокойствие в сравнении с непрестанными вспышками ярости молодцев, которые, грозно потрясая пиками и пищалями, скрипя зубами и бранясь, нетерпеливо ждали сигнала к бою.

      Между тем солнце, скатываясь с южной стороны неба к западной, потихоньку уводило свои золотые отблески с излучины, постепенно погружавшейся в тень.

      Наконец осталась только тень.

      Тогда запели трубы, и тотчас же голос Кречовского прокричал в отдалении:

      – Солнце зашло! Надумали?

      – Да! – ответил Вернер и, поворотясь к солдатам, взмахнул обнаженной шпагою. – Feuer![66] – скомандовал он спокойным, флегматичным голосом.

      И грохнуло! Плеск тел, падающих в воду, бешеные крики и торопливая пальба ответили голосам немецких мушкетов. Пушки, подвезенные к берегу, басовито подали голос и стали изрыгать на немецкие челны ядра. Дымы вовсе затянули излучину. Среди воплей, грома, свиста татарских стрел, трескотни пищалей и самопалов слаженные мушкетные залпы давали знать, что немцы борьбы не прекращают.

      На закате битва все еще кипела, но дело шло к развязке. Хмельницкий вместе с Кречовским, Тугай-беем и полутора десятками атаманов подъехал к самому берегу обозреть сражение. Раздутые ноздри его втягивали пороховой дым, а слух с наслаждением внимал воплям тонувших и убиваемых немцев.

      Все три военачальника глядели на эту бойню как на зрелище, ко всему бывшее им добрым предзнаменованием.

      Сражение стихало. Выстрелы умолкли, но зато все более громкие клики казацкого триумфа возносились к небесам.

      – Тугай-бей! – сказал Хмельницкий. – Это день первой победы.

      – А ясыри где? – огрызнулся мурза. – Не нужны мне такие победы!

      – Ты их на Украйне возьмешь. Стамбул и Галату переполнишь своими пленниками!

      – А хоть и тебя продам, если больше некого будет!

      Сказав это, дикий Тугай зловеще засмеялся и, немного погодя, добавил:

      – Однако я охотно взял бы этих франков.

      Между тем битва утихла вовсе. Тугай-бей поворотил коня к лагерю, за ним последовали остальные.

      – Теперь к Желтым Водам! – воскликнул Хмельницкий.

      Глава XV

      Наместник, слыша звуки битвы, с волнением ждал ее конца, решив сперва, что Хмельницкий сражается со всей гетманской ратью.

      Однако под вечер

66

Огонь! (нем.)