Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

развозившая сухари и приказы, но в остальном царило гробовое молчание.

      Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:

      – Пугу! Пугу!

      Молчание…

      – Пугу! Пугу!

      И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.

      Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:

      – Пугу! Пугу!

      Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кречовского:

      – Кто еще там?

      – Казак с лугу!

      У солдат, затаившихся на байдаках, беспокойно забились сердца. Им этот таинственный оклик был хорошо знаком. С его помощью запорожцы опознавали друг друга на зимовниках. Этим же самым манером в военное время приглашали на переговоры реестровых и городовых собратьев, среди которых было немало тайно принадлежавших к братству.

      Снова раздался голос Кречовского:

      – Чего надо?

      – Богдан Хмельницкий, гетман запорожский, предупреждает, что пушки наведены на излучину.

      – Передайте гетману запорожскому, что наши наведены на берег.

      – Пугу! Пугу!

      – Чего еще надо?

      – Богдан Хмельницкий, гетман запорожский, приглашает на разговор друга своего, пана полковника Кречовского.

      – Пускай сперва заложников выставит.

      – Десять куренных.

      – Идет!

      В ту же секунду берег излучины, точно цветами, зацвел фигурами запорожцев, вскочивших на ноги из трав, где они, затаившись, прятались. Издали, со стороны степи, появилась их конница и пушки, над которыми развевались десятки и сотни стягов, знамен и бунчуков. Шли отряды под барабан и с песней. Все это скорее походило на радостное привечание, чем на столкновение враждебных друг другу войск.

      Солдаты с байдаков ответили криками. Тем временем подошли челны, доставившие куренных атаманов. Кречовский сел в один из них и направился к берегу. Там ему подвели коня и сразу же препроводили к Хмельницкому.

      Тот, завидев его, снял шапку, а затем радушно приветствовал.

      – Любезный полковник! – сказал он. – Старый друг мой и кум! Когда коронный гетман велел тебе ловить меня и доставить, ты этого делать не стал, а меня надоумил спастись бегством, за каковой твой поступок я обязан тебе благодарностью и братской любовью.

      Сказав это, он чуть ли не с почтением протянул руку, но темное лицо Кречовского осталось холодно, точно лед.

      – Теперь же, когда ты, досточтимый гетман, спасся, – сказал он, – ты поднял восстание.

      – За свои это, твои и всей Украины обиды иду я взыскивать с привилегиями королевскими в руках, оставаясь в надежде, что государь наш милостивый не поставит мне это в вину.

      Кречовский, быстро заглядывая в глаза Хмельницкому, с нажимом сказал:

      – Кудак осадил?

      – Я? Ума я лишился, что ли? Кудак я обошел и даже ни разу не выстрелил, хотя кривой старик оповестил о себе