Огнем и мечом. Генрик Сенкевич

груз. Холодный ветер тянул в сторону недалекого устья, где река впадала в Днепр, и ночь собиралась быть не очень погожей. При свете огня, пылавшего на берегу, вода в реке кроваво поблескивала и, казалось, с неимоверной стремительностью уносилась куда-то в неведомую тьму.

      – Ну, счастливого пути! – сказал хорунжий, сердечно пожимая руку молодому человеку. – Держи, ваша милость, ухо востро.

      – Уж постараюсь. Даст Бог, скоро свидимся.

      – Теперь, наверное, в Лубнах или в княжеском войске.

      – Значит, ты, ваша милость, окончательно к князю собрался?

      – А что ж? Война так война!

      – Оставайся же в добром здравии, сударь хорунжий.

      – Храни тебя Бог!

      – Vive valeque![51] – кричал Заглоба. – А ежели вода аж до Стамбула тебя, сударь, донесет, кланяйся султану. А нет – так черт с ним!.. Ох и отменный был медок!.. Брр! А тут не тепло!

      – До свиданьица!

      – До скорого!

      – Помогай вам Бог!

      Заскрипели весла, плеснули водой, и байдаки отплыли. Огонь на берегу стал быстро удаляться. Долго еще видел Скшетуский внушительную фигуру хорунжего, освещенную пламенем костра, и необъяснимая печаль стеснила внезапно грудь его.

      Несет челны вода, несет, да только уносит от благожелательных сердец, от любимой и от родных сторон, уносит неумолимо, как судьба, в стороны дикие, во тьму…

      Из тясминова устья выплыли на Днепр.

      Ветер свистел, весла издавали однообразный и печальный звук. Весельщики затянули песню:

      Гей, то не пили пилили,

      Не тумани уставали.

      Скшетуский закутался в бурку и улегся на постелю, устроенную для него солдатами. Он стал думать об Елене, о том, что она все еще в Лубнах, что Богун остался, а он вот уехал. Опасения, недобрые предчувствия, тревога слетелись к нему, точно вороны. Он попытался было совладать с ними, но устал, мысли его начали путаться, странно как-то смешались с посвистом ветра, с плеском весел, с песнями рыбаков, и он уснул.

      Долго еще видел Скшетуский внушительную фигуру хорунжего, освещенную пламенем костра, и необъяснимая печаль стеснила внезапно грудь его.

      Глава IX

      Наутро пан Скшетуский проснулся бодрым, здоровым и повеселевшим. Погода стояла чудная. Широко разлившаяся вода морщилась мелкой рябью от легкого и теплого ветерка.

      Берега, сокрытые туманом, сливались с поверхностью вод в одну неоглядную равнину. Редзян, проснувшись и протерев глаза, даже испугался. Он удивленно поглядел по сторонам и, не увидев нигде берега, сказал:

      – Господи! Мой сударь, неужто мы на море выплыли?..

      – Это такая река широкая, не море, – ответил Скшетуский, – а берег увидишь, когда туман рассеется.

      – Я так полагаю, что вскорости нам и в Туретчину ехать придется?

      – И поедем, коли велят. А погляди-ка: мы тут не одни…

      В обозримом пространстве

51

Живи и будь здрав! (лат.)