Потоп. Огнем и мечом. Книга 2. Генрик Сенкевич

почитали тебя человеком достойным и справедливым. Так как же все было?

      Кмициц отхлебнул изрядный глоток вина и сказал со вздохом:

      – Придется сначала начать. Вот как было дело: сиволапые со своим бурмистром требовали ассигновок на припас от великого гетмана или от пана подскарбия. «Вы охотники, – говорили они солдатам, – и поборов чинить не можете. На постой мы вас пустили из милости, а припас дадим, когда видно будет, что нам заплатят».

      – Были они правы или нет?

      – По закону они были правы, но у солдат были сабли, а, по старому обычаю, у кого сабли, тот всегда больше прав. Говорят тогда солдаты сиволапым: «Вот мы вам на вашей же шкуре выпишем ассигновки!» Ну тут и поднялся содом. Бурмистр с сиволапыми загородились в улице, а мои стали их добывать; не обошлось и без стрельбы. Подожгли бедняги-солдатики для устрашения парочку риг, ну и из сиволапых кое-кого успокоили…

      – Как это успокоили?

      – Да уж кто получит саблей по голове, тот спокоен, как кролик.

      – Иисусе Христе, это же убийство!

      – Потому я туда и поехал. Солдаты тотчас ко мне с жалобами на утеснения: вот, мол, в какой мы крайности живем, вот, мол, как нас безо всякой вины преследуют. «Животы у нас пустые, – говорят они, – что нам делать?» Велел я бурмистру явиться ко мне. Долго он думал, наконец пришел с тремя сиволапыми и давай плакаться: «Пусть бы уж и ассигновок не давали, а зачем же драться, зачем город палить? Пить-есть мы бы дали им за спасибо, так ведь им сала подай, меду да лакомств, а у нас, бедных людей, у самих этого нет. Мы на них управы будем искать, а твоей милости за своих солдат придется перед судом ответить».

      – Бог тебя благословит, пан Анджей, – воскликнула Оленька, – коли ты рассудил по чести, по справедливости.

      – Коли рассудил?

      Тут пан Анджей скривился, как школяр, который должен сознаться в своем проступке, и стал начесывать пятерней на лоб свою чуприну.

      – Моя ты королева! Мое ты сокровище! – воскликнул он наконец жалобным голосом. – Не гневайся ты на меня…

      – Что же ты опять натворил, пан Анджей? – с тревогой спросила Оленька.

      – Велел дать по сто батожков бурмистру и советникам! – выпалил пан Анджей.

      Оленька ничего не ответила, только руками в колени уперлась, голову опустила на грудь и погрузилась в молчание.

      – Руби голову с плеч! – кричал Кмициц. – Только не гневайся!.. Я еще не во всем тебе повинился…

      – Не во всем? – простонала девушка.

      – Они ведь потом послали в Поневеж за подмогой. Пришла сотня плохоньких солдат с офицерами. Солдат я распугал, а офицеров – не гневайся ты, Христа ради! – велел голыми прогнать по снегу канчуками, как когда-то в Оршанщине сделал с паном Тумгратом…

      Панна Биллевич подняла голову, суровые глаза ее горели гневом, лицо пылало.

      – Нет у тебя, пан Анджей, ни стыда ни совести! – сказала она.

      Кмициц поглядел на нее удивленно и на минуту умолк.

      – Ты это правду говоришь, –