Чёртово племя. Часть вторая. Ольга Пустошинская

пятиэтажного дома, самого высокого в городе, и у Миньки зачастило сердце. Не раз и не два бывал он здесь, стоял у кованой ограды, глазел на парадный вход с садом и цветниками, обходил громадное здание в виде буквы «н» и замирал, наблюдая, как упражняются на плацу кадеты.

      – Пятнадцать копеек, святой отец, – обернулся возница, получил монету и спрятал в карман.

      Воробей спрыгнул с пролётки, одёрнул рубашку, перетянутую в поясе тонким ремешком. Следом сошёл отец Василий, подобрав полы рясы.

      К подъезду ежеминутно подкатывали изящные экипажи с мальчишками – будущими кадетами и их важными отцами в мундирах с рядами блестящих пуговиц. Начинались обязательные вступительные экзамены.

      О, как долго Минька ждал этого дня! Два года назад, едва успев приехать из Ефремовки, он стал упрашивать батюшку сходить в кадетский корпус. Их в городе было два. Первый назывался Неплюевским, по фамилии тогдашнего губернатора, а второй – просто Вторым. Именно туда отправились отец Василий с Минькой. Воробья тогда и на порог не пустили, он томился на крыльце.

      Батюшка вернулся через полчаса.

      – Записал? – бросился к нему Минька.

      – Терпение, терпение, отроче Михаил. С девяти лет принимают в кадеты. Придётся подождать. Пойдёшь в приходскую школу, будешь старательно учиться… Репетитора тебе найду, чтобы к экзаменам подготовил.

      Минька едва не разревелся от досады: он-то мечтал в скором времени надеть форму, фехтовать, ходить строем и отдавать честь.

      Какой он глупый был, сейчас и не верится. Чуть не поругался с Егоркой, когда тот сказал, что Миньку в кадеты не возьмут. Стоял сентябрь, удивительно тёплый. Они гуляли по набережной, купили две порции мороженого у торговца с тележкой и уселись в беседке неподалёку.

      У Водяных ворот с узкоглазыми ангелами расположились крикливые бабы с квасом, у киоска с фруктовым лимонадом собралась небольшая очередь. Тележку мороженщика окружили кадеты, выворачивали карманы, считали деньги. Минька не сводил глаз с из белых полотняных рубах и чёрных погон с цифрой «2» и буквой «О». Из-за них кадет называли двугривенными.

      Егорка проследил за Минькиным восторженно-завистливым взглядом.

      – Лучше не смотри, – посоветовал он и с причмокиванием облизал костяную ложечку, – в кадетский корпус только офицерских сынков берут, дворян. Мы им не чета… со свиным рылом да в калашный ряд.

      – Как ты сказал? – поперхнулся мороженым Минька.

      – Это не я, это тятька так говорит. Меня в корпус не взяли, велели в казачье училище идти.

      –Тебя не взяли, а меня возьмут, – упрямо возразил Минька.

      Он не поверил Егору: напутал, небось, приятель! Однако отец Василий подтвердил, что в корпус действительно принимают парнишек из семей военных, чтобы «сохранить династию». Воробей не знал, что такое династия, понял только – династии у него нет, сохранять нечего. И зашмыгал носом:

      – Выходит, меня не примут?

      – Разговаривал я с Александром Константиновичем, директором… Детей военных священников принимают. Я ведь, Миша, раньше благочинным был, служил при полку. Солдат воевал с ружьём, я – с крестом. Прямо в окопе, бывало, службу ведёшь или в сарае каком. Наскоро освятишь его – вот тебе и церковь.

      Минька вытаращил глаза, он и помыслить не мог, что батюшка побывал на войне.

      – А потом здоровье подвело, назначили меня в приютский храм к отрокам и отроковицам. Подрастёшь – директору прошение подам. Его рассмотрят и пришлют письмо, дескать, приходи на экзамен, отроче Михаил.

      «Целых два года терпеть…» – взгрустнул Воробей.

      Он думал, нипочём не дождаться ему этого дня, и сейчас, стоя у подъезда, Минька всё ещё не верил, что войдёт в широкие дубовые двери вслед за важными офицерами. Ему стало страшно.

      – Батюшка, благослови!

      Тот благословил, сложив пальцы так, как рисуют на иконах.

      – Благословите, святой отец! – пропищал за спиной чей-то голосок.

      Минька обернулся и увидел парнишку в курточке с вышитыми золотыми якорями.

      Батюшка и его перекрестил:

      – Господь благословляет!

      Минька вслед за отцом Василием поднялся по каменным ступеням парадного крыльца. Взрослых дальше приёмной не пускали. Дядька сверял фамилии по списку, делал знак мальчишкам, чтобы проходили дальше, а их родителям почтительно предлагал подождать окончания экзамена на мягких диванах.

      Воробей очутился в длинном и светлом коридоре, поделённом аркой на две неравные части, прижался спиной к подоконнику и стал разглядывать на стенах картины сражений и портреты полководцев – Кутузова с полосатой лентой через плечо, Суворова с белыми лёгкими волосами. Настоящих кадет, двугривенных, Минька не видел: они ещё не вернулись с каникул. В зале толпились притихшие ребята, светлолицые и смуглые, одетые пёстро и разнообразно.

      Из застеклённых до половины дверей вышел лысоватый военный, прямой как струна, с бородкой и усами.

      – Господа! – сказал он, заложив