Киевские ведьмы. Орест Сомов

звезд не хватает, хоть и слывет сыном такого человека, у которого в седой бороде много художества. Порадей нам, а мы тебе за то чем по силам поклонимся. Одной только милости у тебя и просим: как бы досконально проведать, подлинной ли то волк душит наших овец или это – не в нашу меру будь сказано – Ермолай Парфентьевич оборотнем над нами потешается?» Акулина Тимофеевна молчала несколько времени, покачивая в раздумье головушкой: с одной стороны, боялась она прогневить колдуна, который знал всю подноготную; с другой стороны, манили ее подарки… а кто к подаркам не лаком? Спросите у стряпчих, спросите у судей, спросите у того и другого (не хочу называть всех поименно): всякий если не словами, так взглядом припомнит вам старую пословицу: кто богу не грешен, царю не виноват! И Акулина Тимофевна была в этом смысле ежели не закоснелою грешницей, то, по крайней мере, не совсем чиста совестью. Она подумала-подумала – и дала крестьянам обещание похлопотать об их деле.

      На другой день, встретясь с Артемом, больше прежнего была она с ним приветлива и ласкова, и больше прежнего таял бедный Артем: щеки его так и пылали, губы так и пухли. Умильно потрепав его по щеке полненькими своими пальчиками, плутовка сказала ему:

      – Артюша, светик мой, молвила бы я тебе словцо, да боюсь: старик твой нас подметит. Где он теперь?

      – А кто его весть! Бродит себе по лесу, словно леший, да, тово-вона, чай дерет лыка на зиму.

      – Скажи, пожалуйста: ты ничего за ним не примечаешь?

      – Вот-те бог, ничего.

      – А люди и невесть что трубят про него: что будто бы он колдун, что бегает оборотнем по лесу да изводит овец в околотке.

      – Полно, моя ненаглядная: инда мне жутко от твоих речей.

      – Послушай меня, сокол мой ясный, ведь тебя не убудет, когда ты присмотришь за ним да скажешь мне после, правда ли, нет ли вся та молва, которая идет о нем по селу. Старик тебя любит, так на тебя и не вскинется.

      – Не убудет меня? да что же мне прибудет?

      – А то, что я еще больше стану любить тебя, выйду за тебя замуж и тогда заживем припеваючи.

      – Ой ли? да что же мне делать-то?

      – А вот что: не поспи ты ночь да примечай, что старый твой станет кудесить. Куда он, туда и ты за ним; притаись где-нибудь в углу или за кустом и все высматривай. После расскажешь мне, что увидишь.

      – Ахти! страшно! Да еще и ночью. А когда же спать-то буду?

      – Выспишься после. Зато уж как женою твоею буду, ты, мой голубчик, будешь спать вволю. Тебя не пошлют тогда ни дрова рубить, ни воду таскать: все я за тебя; а ты себе, пожалуй, поваливайся на печи да покушивай готовое.

      – Ладно, будь по-твоему: стану приглядывать за моим стариком. Да скажи, он мне бока-то не отлощит?

      – Не бойся ничего: он не узнает; а какова не мера, так я сама принесу ему повинную и скажу, что тебя научала.

      – Ну, то-то, смотри же! чур, не выдавать меня.

      – И, статимо ли дело! прощай же, дружочек.

      – Ин прощай, моя любушка!

      При