Киевские ведьмы. Орест Сомов

плюнул и велел двоим внукам взять лошадь и корову под уздцы да вести их с дровнями со двора, вон из деревни, через выгон и к лесу. На дворе и по улице столпились крестьяне целой деревни, все, от мала до велика, и провожали Кикимору до самого леса…

      – И ты был тут же?

      – Как не быть, батюшка барин. И теперь помню, что меня в жаркую пору такой холод пронял со страху, что зуб на зуб не попадал, а за ушами так и жало, словно кто стягивал у меня кожу со всей головы.

      – Да видел ли ты Кикимору?

      – Нет, грех сказать, не видал. Видел только дровни, а на них тулуп овчиной вверх, больше ничего.

      – Кто ж ее видел?

      – Да бог весть! Сказывала мне, правда, тетка Афимья, спустя после того годов с десяток, будто она слышала от соседки, а та от своей золовки, что была у нас тогда в селе одна старуха, про которую шла слава, что она мороковала колдовством и часто видала то, чего другие не видели; и что эта-де старуха видела на дровнях большую-пребольшую серую кошку с белыми крапинами; что кошка эта сидела на тулупе, сложа все четыре лапы вместе и ощетиня шерсть, сверкала глазами и страшно скалила зубы во все стороны. Как бы то ни было, только с сей поры ни в Панкратовом доме, ни в целой деревне и слыхом не слыхали больше про Кикимору.

      – Радуюсь и поздравляю вашу деревню… А что ж было с малюткою Варей?

      – Бедняжка все лежала как мертвая. Старики и вся семья поплакали над нею и хотели ее похоронить. Позвали отца Савелья. Он посмотрел на тело и сказал, что малютке сделался младенческий припадок, словно от испугу, и ни за что не хотел ее хоронить до трех суток. Через три дня, в воскресенье, та же старушка нищая постучалась у окна в Панкратовом доме, ее впустили. Емельяновна рассказала ей всю подноготную и повела ее в светлицу, где лежало тело Варюши. Нищая велела его переложить со стола на лавку, поставила икону подле изголовья, затеплила свечку, села сама у изголовья, положила голову ребенка к себе на колени и обхватила ее обеими руками. После того выслала она всю семью из светлицы и даже вон из избы. Что она делала над ребенком, она только сама знает, а через несколько часов Варя очнулась, как встрепанная, и к вечеру играла уже с другими детьми на улице.

      – Ну, что же далее?

      – Да больше ничего, сударь. Все пошло с тех пор подобру-поздорову.

      – Благодарствую, друг мой, за сказку, она очень забавна.

      – Гм! Какая вам, сударь, сказка, а бедной-то семье вовсе было не забавно во время этой передряги.

      – Но послушай, приятель, ведь ты сам не видал Кикиморы?

      – Нет. Я уж об этом докладывал вашей милости.

      – И Петр, и Яков, и все крестьяне вашей деревни тоже ее не видали?

      – Вестимо, так!

      – Что же рассказывал о ней сам старик Панкрат?

      – Ничего, до гробовой своей доски. Еще, бывало, и осердится, старый хрен, как поведут об этом слово, и вскинется с бранью: «Вздор-де вы, ребята, мелете, только на мой дом позор кладете!» И детям и внукам, видно, заказал