Исаев-Штирлиц. Книга 2. Пароль не нужен. Юлиан Семенов

поднялся, яростно оттолкнул кресло, пошел к двери не прощаясь. Постышев долго смотрел ему вслед – задумчиво и устало.

      Молоденький адъютант заглянул в кабинет, тихо доложил:

      – Товарищ комиссар, к вам из Москвы.

      – Кто?

      – А он фамилию не говорит и мандата не кажет. Морда у них больно аккуратная – я на всякий случай в политохрану брякнул.

      – Это как должно понимать – брякнул?

      – Понимать так, что позвонил.

      – Ну, тогда зовите, – усмехнулся Постышев.

      В кабинет зашел Владимиров.

      – Здравствуйте, – сказал он, – я от Феликса Эдмундовича.

      Постышев прочитал мандат, потом, как и предписано в мандате, сжег его, усадил Владимирова, устроился напротив него и спросил:

      – Когда будем говорить: сейчас или передохнете?

      – Если можно, передохну. В теплушках не поспишь.

      – Ложитесь на диван. Если я уйду – вот здесь все материалы для вас. Подполье – в синей папке. В зеленой – меркуловцы. Прочитайте, есть занятные документы. Даже кто как в покер играет. И какие взятки берет на бегах секретарь премьера господин Фривейский. Сейчас шинельку принесу, укрою вас. И окно пошире откроем – с Амура свежестью тянет.

      Владимиров отошел к дивану, сбросил сапоги, вытянул ноги, стащил до половины пиджак и сразу уснул, словно потеряв сознание. Постышев на цыпочках подошел к окну и пошире открыл створки. Сизый табачный дым потянуло, словно в трубу. На столе зашелестели бумаги. Захлопала на стене огромная карта. А на карте синие стрелы – острые, злые – со всех сторон направлены на ДВР: и с Владивостока, и с Китая, и с Монголии.

      Постышев взглянул на Владимирова. Тот спал, сложив руки на груди, как покойник. Вспомнилась шифровка из Владивостока: трое связных расстреляны в контрразведке белых. В нашем штабе, возможно, сидит их человек.

      В дверь постучались. Постышев спросил шепотом:

      – В чем дело?

      В кабинет заглянул шофер штаба Ухалов.

      – Куда едем, Пал Петрович?

      – В городской театр, там учительская конференция бушует.

      Ухалов лениво глянул на спящего и вышел.

      Городской театр

      В зале полно народу – яблоку упасть негде. За столом президиума взволнованные, часто переговаривающиеся люди. Они что-то писали на маленьких клочках бумаги, рвали написанное, то и дело посматривая на Постышева, который сидел с краю и был отделен от остального президиума пятью пустыми стульями. На трибуне сейчас человек в пенсне, бородка клинышком, под мятым пиджаком – ослепительной чистоты рубашка и большой, красиво повязанный черный галстук.

      – И вот, изволите ли видеть, – налегая грудью на трибуну, говорил он, – является ко мне комиссар с трехклассным образованием и молвит свое просвещенное слово. «Ты, говорит, буржуйская твоя харя, почему не читаешь детишкам народные стихи Демьяна, а заместо них читаешь помещика Пушкина?» Говорит, а я чувствую: он пьян! И с красным бантом на груди!

      Постышев подождал, пока в зале утихнет возмущенный гул, и бросил