Полярная звезда. Сборник

от солнца лист пергамента. На сморщенную шкуру ящерицы, дремлющую на вершине бархана. На выбитые, выщербленные ногами и ветром ступени пирамид.

      На оспины, грызущие лик великого стража – Сфинкса.

      – Зачем ты наступил на платье пустыни? – вновь прозвучал вопрос. – Зачем ты пришёл сюда, если не можешь услышать молчания времени? Ты спрятался за чёрными стёклами и не ощущаешь ярого дыхания Хатор. Тасуешь облик пирамид, как фокусник – фальшивые карты.

      Что ты ищешь?

      – Я потерял свой след. Он оборвался когда-то, словно лепестки увядшей лилии. Он оборвался, и с тех пор я брожу по свету, пытаясь разглядеть себя.

      Глаза старика, задавленные бельмами, прояснились:

      – Вот тебе глоток воды, выживи с ним месяц.

      Вот тебе горсть нута, растяни её на год.

      Вот тебе финик, ощущай его сладость всю жизнь.

      Вот тебе песчинка, роди из неё вселенную.

      Пламя нагов

      Ха-а… – пеплом рождаюсь —

      хлопьями серыми, вихрями бьющими, буро-зелёными.

      Ха… – рвутся пустынные, тинные, донные – в пепел.

      Ха… – скалы стираются пальцами – в пепел.

      Ха… – пламя ликует плясуньей – на пепле.

      Ввысь поднимаюсь чешуйчатым телом —

      Коброй, Нагиней, огонь породившей.

      Хвост заплетаю раскатами грома,

      По облакам колочу я «трещоткой».

      Магму земную я пью, как колодцем —

      Высохшим, треснувшим после пожара.

      Ввысь поднимаюсь, раздув шею ветром,

      В стенах вопящим, чтоб двери открылись.

      Триста миров я хвостом попираю,

      В них прорастаю корнями и светом,

      Буйной рекой, запирающей нечто,

      Чашей со смешанной узами кровью.

      В борозды брошены пламя и семя,

      Синий клинок, три струи водопада,

      Облако в шёлке и солнце в зените,

      Камень зелёный на шее змеиной.

      Кружится женщина – кобра, Нагиня,

      В тело вобравшая жизнь для рожденья,

      Бёдрами вертит, дразня и ликуя,

      В лоне очаг, как алтарь, разжигая.

      Льются в очаг масло розы и мирры,

      Зёрна и лотос с распухшего Нила,

      Ступни божеств, утомляющих море,

      Души людей, обретающих «после…»

      Жизнь прорастает на вспаханном теле —

      Криком младенца и россыпью звёздной,

      Ртом огнегубым и мудростью древней,

      Сердцем-ладонью, читающим судьбы.

      Виноградные крылья

      Луна шелестит крыльями – атласно-мягкими, словно кожа на моей груди; жёстко-требовательными, точно ветер, поднимающий меня в небо; алыми – вобравшими в себя серебро раздумья, большую гроздь сладкого винограда, лепестки опадающей осени и смех новорождённого; колокольчато-звонкими, как браслеты на моих танцующих ногах; гремящими, точно перья птицы Рухх, схватившей за спину слона; замершими, словно долгий поцелуй влюблённых – на грани дыхания; опасливо вздрагивающими, когда к ним тянется безверие.

      Луна шелестит моими крыльями, а я рисую волны в её сухих