Царство. 1955–1957. Александр Струев

большие и ветер приличный, чуть полотенце не унес, – рассказал супруг.

      – Спас полотенце?

      – Ребята спасли.

      Перед Никитой Сергеевичем поставили тарелку с пюре и куриными котлетками.

      – Сергей так и не приехал?

      – У Лели день рожденья, – объяснила Нина Петровна.

      – И Ладка кругловская небось будет? – нахмурил брови отец.

      – Леля с ней не общается. Говорят, она с мужем за границу уехала.

      – В дипломаты заделались! – скривился Хрущев. – Доберусь до них!

      От порывов ветра шторы на террасе раздувались как паруса. Небо хмурилось, шквальный ветер цепкими белыми барашками пенил море.

      – Штормит, – посмотрев вдаль, определила Нина Петровна.

      – Мы с Булганиным сегодня в Севастополь рванем, на линкоре «Новороссийск» отобедаем, – сообщил Никита Сергеевич. – Жаль, Сережи нет, ему б на крейсере понравилось.

1 августа, понедельник

      Однообразный бесконечный пейзаж Северного Казахстана преследовал, угнетал, начинал упрямо сниться по ночам, как бывшему узнику беспощадно снится тюрьма. Степи, степи, степи, бескрайние, неизменно повторяющие друг друга, ничем не примечательные, одноликие. Лишь времена года, прикасаясь к их растянутому на унылые километры телу, хоть как-то меняли тягостный облик: жарким летом, окунали в изумрудную зелень; окропив осенними дождями, обращали бесконечно длящееся пространство в цвета червонного золота, а после душили однообразной ноябрьской серостью, и, в конце концов, хоронили дни в скупых холодных снегах. Но и в этих закономерных превращениях не делался неумолимый край краше, не вдохновлял, разве весною, когда просыпаются от зимней стужи сердца, и губы ищут долгожданного поцелуя, становилось не так уныло, не так однообразно.

      Скуластые лица здешних обитателей в точности походили на долгие безымянные степи и мало чем отличались друг от друга – с узкими острыми глазами, настороженные, малоприветливые. А может, это только казалось? Может, чувство тревоги было здесь сильно преувеличено, а съедала приезжего человека тоска по дому, по родному Днепру или Орлику, по зовущим улыбкам чернобровых украинских девушек или голубоглазых русских невест, доступных в своей девичьей радости, готовых беззаветно любить и быть любимыми. Нет, во всякое время натыкались заезжие гости на смотрящие исподлобья недоверчивые лица местных обитателей. Так и ходили они из месяца в месяц, закутанные с головы до ног – то ли от лютых морозов, то ли от пронизывающих ветров, то ли от бездонности уходящего в бесконечность неба, которое хмуро и обреченно нависало над головой. От неуемной, царившей повсюду грусти хотелось бежать, спасаться. Однако они, рожденные на этой земле, пережившие суровые зимы, повзрослевшие в испепеляющем зное лета люди степей, не чувствовали своей неустроенности, обреченности на вечное однообразие. Может у кого-то глубоко в груди шевельнулось мимолетное ощущение одиночества? Скорее напротив: «Что пришлым надо? Что они задумали?