Суд над колдуном. Татьяна Богданович

Ондреич, – сказал дьяк, – приказ изготовлен смоленскому воеводе, обыск[31] учинить, ратных людей расспросить и посацких тож про лекаря Ондрея Федотова. И ученика его разыскать, Емельку Кривого.

      – Давай, ин, подпишу. А я великому государю доложу, указ спрошу – дохтура Фынгаданова допросить и боярина Одоевского. Ну, до завтрева, Иваныч. Устал я чего-то, отдохну малость. А там и обед.

      Боярин встал, потянулся, ноги размял. Младший подъячий снял с гвоздя парчевую боярскую ферязь[32] и взял с полки высокую горлатную шапку. Но тут снова завизжала наружная дверь и в палату вошел подъячий. Бориско подошел и спросил, откуда он.

      – Ну, кого там нанесло? – недовольно спросил боярин.

      – То с Оптекарского приказа грамота. Велено тебе в руки передать, государь.

      – С Оптекарского приказа? – крикнул дьяк, вытянув вперед длинную шею. – Давай, давай, скорея! – И он цепкой рукой ухватил свиток, не ожидая позволенья боярина.

      – Пожди малость, Юрий Ондреич. То, ведомо, про зелье, про то, – заговорил он. – Нашли ль в ем дохтура отраву.

      Боярин вздохнул, сел на лавку к окну, а дьяк поспешно сорвал печать, развернул свиток и стал читать:

      «Октября в восьмой день дохтуры Степан Фынгаданов (Фон Гаден) и Михаил Грамон и аптекарь Яган Гутманш посланному зелью опыт учинили над тремя голуби: Одному голубю дали того зелья в молоке, другому в воде, а третьему смешали с мукой. И первый голубь стал блевать, и тот голубь жив остался. А второй и третий голубь спустя три часа померли. И то зелье к лекарству не годно. В нем положен мышьяк. А какие еще травы, то нам не ведомо. Какой человек будет то зелье внутрь принимать, случится ему смерть».

      – Ох! Да не может того статься! – крикнул вдруг Ондрейка.

      Про него все словно и забыли. Как бабку горбунью увели, он стоял в углу точно каменный. Только как дьяк стал читать грамоту из Оптекарского приказа, он шагнул к столу.

      – Вишь, не может статься! душегуб про́клятый – пережечь тебя надвое! Думал, сгубил – и концы в воду! Ан правда-то на свет и вышла!

      – Да послухай ты меня, боярин. Не давал я младенцу отравы…

      – Ведомо, сам на себя не скажешь. Вот ужо вздернут на дыбу, небось заговоришь. Отошлешь его, Иваныч, в Пытошную.

      Отравное зелье

      В горнице дома Одоевского лежала на лавке, спрятав лицо в изголовье, боярыня Овдотья Ермиловна. Телогрея боярыни была вся измята. Из под волосника[33] выбились пряди темных нечесанных волос.

      Дверь тихо отворилась и в горницу вошла ключница.

      – Матушка боярыня, гостья к тебе, Стрешнева боярыня, Наталья Панкратьевна.

      Овдотья Ермиловна встала и пошла навстречу гостье.

      – Заждалась я тебя, Наталья Панкратьевна. Что долго не шла?

      Гостья скинула опашень[34] и убрус[35] на руки ключнице. Лицо боярыни было по обычаю набелено и нарумянено. Но смотрела гостья тоже не весело.

      – Пошто присылала, Овдотья Ермиловна? Ведаю, что сердце твое изболело.

31

Обыском назывался тогда опрос на месте свидетелей.

32

Ферязь – верхняя одежда, широкая без пояса.

33

Замужние женщины носили всегда на голове шелковую шапочку, называвшуюся волосник. Шапочка плотно охватывала голову и скрывала все волосы.

34

Верхнее платье широкое, с прорезом под рукавами, из парчи или шелковой материи, зимой на меху.

35

Большой платок, чаще белый с расшитыми золотом или жемчугом концами, который надевали поверх волосника.