Суд над колдуном. Татьяна Богданович

ну, ладно, бабка, сама не лайся. Може, и впрямь лишнего наклепала?

      – Ан, не наклепала! Я про того колдуна и не такое ведаю. Слово лишь молвлю – так ему голову и снесут!

      – Похваляешься, бабка. Ври да не завирайся.

      – Ан не похваляюсь! Я за им, може, государево слово[10] ведаю…

      Всю толпу сразу как ветром унесло. Бросились все врассыпную. Слово страшное – и слушать то его нехорошо. Как раз в приказ попадешь, – зачем не донес. Бабка и сама струсила, что за спором лишнего наговорила. Подхватила кошель и за людьми, – в город. Да не тут-то было. Прямо перед ней, откуда ни возьмись – стрелец. Верно, за толпой стоял, все ее речи слышал. Ухватил ее за рукав шубейки и говорит:

      – А ну-ка, старица, идем со мной в приказ.

      – Да что ты, Христос с тобой, милостивец! Пошто в приказ? Да ты проспрошай людей. Меня тут все, почитай, ведают. Не воровка я, не побродяжка. Бобылка, милостивец, безместная, Феклица. У подъячего Фрола Силина, на Хамовной слободе сколь годов живу. И ду́рна за мной никакого нет.

      – Ну-ну, бабка, там в Стрелецком приказе все скажешь. А как ты государево слово молвила, то по указу великого государя велено тебя взять, и в приказ приводом привести.

      – Ратуйте, провославные! Не дайте душу живую погубить! – кричала старуха.

      Но стрелец шагал быстро и тащил ее за собой.

      Лихих людей загнали в Разбойный приказ. Но сейчас же тяжелая дверь опять с визгом распахнулась. Ярыжка выволок оттуда лекареву жену Олену и дал ей такого пинка, что она, расставив руки, одним махом скатилась с лестницы.

      – Куда лезешь, поколь не привели! – крикнул в догонку ярыжка[11].

      – Чего пинаешь! – огрызнулась Олена, – не мужичка я, чай; мой хозяин – лекарь.

      – Похваляется тоже, – лекарь! Велика птица! А ноне – вор[12], в Разбойный приказ приведен!

      – Так то́ по злобе. Наклепали ведомо. Я управу найду. До великого государя дойду.

      – Вишь прыткая! – проговорил кто-то. У крыльца набралась уж кучка народа. – До великого государя! Вон он, великий государь-от, с собора идет, и бояре с ним. Небось, не сунешься.

      – Бояре, – повторила женщина. – А боярина, князь Никиты Иваныча Одоевского нету?

      – Как не быть. Ближний боярин. Завсегда за великим государем вслед, – сказал кто-то из толпы.

      – Ан ноне не вслед. Вон позади всех, с боярином Стрешневым. Вишь скорбен князь. Сын у его, сказывают, помер, так, видно…

      Но Олена больше не слушала. Она быстро шагала через площадь, перескакивая с бревна на бревно.

      По дощатому помосту, настланному поверх бревен, по всей Ивановской площади, от собора к дворцу, тихо разговаривая, шли два боярина.

      – Князь Никита Иваныч! – крикнула Олена, бросаясь на колени у помоста, – послухай меня, государь. Прошу тебя, государь, о заступлении!

      – Подь в Челобитный приказ. Ноне я челобитных не беру, – сказал боярин остановившись.

      – Государь Никита Иваныч, опричь тебя мне пойти не к кому. Добёр ты был до моего хозяина, лекаря

10

Государево слово» или «государево слово и дело» говорил человек, который знал, что кто-нибудь сделал или замыслил что-нибудь против царя. В таких случаях и обвиняемого, и доносчика, и всех свидетелей тащили в приказ.

11

Ярыжками назывались тогда чернорабочие, а также сторожа.

12

Вором назывался тогда вообще дурной человек, – мошенник, обманщик, врун – хотя бы он и не крал ничего.