3 минуты 48 секунд. Антонина Корхан

спать с мужчинами в таком возрасте нельзя. Может быть, ни с одной маленькой девочкой не ведут таких разговоров – слишком рано. Но мне они были нужны как воздух.

      Почувствовать неправильность происходящего, сделать собственные выводы, а не просто доверяться тем, кто старше, решавшим за меня. Тем, кто распоряжался моим телом, как хотел, просто потому что я сама не знала, как правильно.

      Молчание длилось семь лет. Молчала я, молчали те, кто все знал, кто был участником того, что происходило. Но, как это ни банально, тайное всегда становится явным.

      Мое «незнание» привело к ситуации, в которой молчать уже было невозможно. Так тогда казалось.

      Мне исполнилось пятнадцать. Если бы не случайность, возможно, молчание длилось бы бесконечно. Все оказалось бы похоронено во мне, навсегда осталось только моей тайной.

      Папа занимает высокие посты. Его все знают, все уважают (мой насильник тоже?). А еще – у него много друзей, один из которых рассказал ему, что видел его дочь с женатым мужчиной.

      Можно ли считать, что мои поступки в то время были моим сознательным выбором? Как бы то ни было – мне пятнадцать, я действительно встречаюсь с мужчиной на десять-двенадцать лет старше себя.

      Наверно, я должна была разобраться, что происходит что-то неправильное. Но еще не сформировала для себя понимание ценности собственного тела, сути отношений между мужчиной и женщиной девочкой. Что можно, что нельзя. Что приемлемо, а что – нет.

      Ведь если происходит что-то хорошее или плохое, а мир вокруг не меняется, не переворачивается с ног на голову, то невольно воспринимаешь это как само собой разумеющееся. Принимаешь правила игры, не сомневаясь, что это абсолютно нормально и, возможно, в каждой уважаемой семье происходит то же самое.

      Просто об этом молчат.

      Я не понимала ничего. Зато моя мама поняла. Помню ее гнев, помню, как она ворвалась, схватила за косы, потащила к гинекологу, который подтвердил, что «сексуальной науке» меня кто-то уже научил, причем давно.

      После этого молчание, длящееся целых семь лет, было разрушено. Я кричала о том, что происходило два года, начиная с моих восьми лет. Злилась, выпуская свою боль наружу. Слишком долго ждала, чтобы дать ей выход.

      Снова надеялась на то, что тишина закончилась – проклятие молчания снято!

      Я ошибалась.

      Казалось, молчание стало только более густым и напряженным. Молчала я, молчала мама, молчали братья и невестка. Мы все продолжали молчать, чтобы не испортить папину репутацию.

      Гораздо сложнее выносить молчание, когда уже не ты один хранишь секрет.

      Это был не мой выбор. Кажется, начиная с восьми лет или раньше, мало кого волновало, что бы сделала я сама.

      Мама предпочла молчание. Мама берегла образ семьи (все-таки насильник – мой троюродный брат). Мама выбрала папу – в то время уже умирающего, – а не меня, которая продолжала жить. Получается, меня выбрал насильник, но не выбрала собственная мать.

      Со временем