3 минуты 48 секунд. Антонина Корхан

девочки, у которой есть мама, папа, двое старших братьев, друзья? Каким образом? Небо такое же, такая же трава, такая же теплая вода в речке, в школу бежишь с тем же ранцем. Но распадалось государство, распадался колхоз, распалось и исчезло мое детство вместе с воспоминаниями.

      Мне восемь, и мне нужна мама. Каждой девочке нужна мама: и в восемь, и в восемьдесят. Особенно в восемь. Мама знала это, она хотела оставаться со мной (может, я была нужна ей так же сильно, как и она мне?) – и, когда ей предложили уехать жить и работать в Польшу после падения железного занавеса, она отказалась. Мама не могла оставить меня одну с мужчинами – с папой и братьями. Но обстоятельства иногда сильнее наших желаний. И она зарабатывала как могла.

      Быть рядом получалось не всегда.

      Денег не хватало. Чтобы заработать, мама ездила в Польшу, закупала какие-то вещи, привозила их в Молдавию. Из Молдавии везли в другие страны то, чего не было там, за границей: арпаджик (луковички), сыры, фасоль. Иногда вместе с ней уезжал и папа, потому что мама не умела водить машину. В восемь лет неважно, куда и зачем уезжает самый главный человек в жизни – в Чехию, Румынию или в Одессу, – если ее нет рядом.

      Мне восемь. Родители уезжают, девочку нельзя оставлять одну. Идеальным решением казалось поселить ребенка в доме близких родственников. Они живут в пяти минутах ходьбы от нашего дома, у них тоже дети: дочь и два сына. Моя троюродная сестра и два троюродных брата. Самому старшему – около двадцати. Что могло пойти не так? Что могло пойти не так в доме родных, а не чужих людей? Тем более, когда твой папа – важная фигура в городе. Если ни кровное родство, ни положение в обществе не могут дать маленькой девочке защиту и неприкосновенность… Тогда что может?

      Моих воспоминаний катастрофически мало. Это – обрывки. Секунды, мгновения. Пара движений. Пара биений сердца. И миллион прикосновений, которых не должно быть в жизни маленькой девочки. Она должна чувствовать только теплые мамины руки, как они поправляют воланы на сшитом ею же разноцветном платье.

      Эти обрывки воспоминаний складываются в дом на холме, виноградники, кукурузные стебли и высокую кровать на втором этаже – мое приданое.

      В доме на холме есть пристройка: комната и кухня. В кухне места так мало, что за столом все не помещаются, поэтому приходится есть по очереди. Хозяйка расставляет еду на столе. Чтобы всем хватило места, старший троюродный брат сажает меня на колени. На мне широкое платье, свободное. В таком платье удобно не только бегать, но и прятать грязные прикосновения. Троюродный брат, прикрываясь облаком разноцветных воланов моего платья, приспускает мои трусы, расстегивает ширинку на брюках, достает член…

      Мне давно не восемь, и платья с воланами я не ношу. Но до сих пор помню прикосновения теплой чужой плоти. Почему именно это я не забыла?

      Иногда хочется думать, что этого вовсе не было. Ни дома на холме, ни стола на тесной кухне, ни этих прикосновений. Иначе почему взрослые – мои близкие родственники – сидят спокойно и продолжают есть, как будто ничего не происходит? Почему мать насильника