Когда Алиса упала. Ким Тэйлор Блэйкмор

Мэйхью согласился на встречу. А Кэти сказала, что поедет вместе со мной.

      – Думаю, так будет лучше, – сказала она, завязывая ленточки шелкового капора.

      Капор розовый, с кружевной отделкой. В наряде пышности больше, чем пользы. Зато честно. Кэти не носит траура.

      – Тоби побудет с Сиршей.

      Она берет вожжи и понукает кобылу в яблоках.

* * *

      В зале для посетителей Бродерс-хаус, кроме нас, никого нет. Мы вдвоем сидим на лавке. Здесь очень уютно: все кремовое и голубое. У стен нарядные большие вазы с длинными изогнутыми папоротниками и буйными цветами из сада при лечебнице. Люстры из стекла с морозным узором так элегантны, в их хрустальных бусинах отражается свет. Большие окна напротив входа открыты, чтобы продувал сквозняк. На окнах не решетки, а затейливые изогнутые конструкции. На полу змеятся их тени в форме цветов, и трав, и птиц. Я едва помню эту часть лечебницы и ее вежливое притворство. Но кирпич и вонь от плесени подвала впечатались в мою память.

      Эконом с длинными, седеющими бакенбардами взгромоздился на табурет за стойкой. На нем безупречный черный сюртук. Он сказал, что его зовут Нортрап, слабо пожал нам руки и указал на лавку, пробормотав, что очень нам сочувствует. Он переворачивает страницы своего журнала, и каждый шорох, каждый скрип пера прокатывается долгим эхом в этой комнате с высокими потолками. Он смотрит на меня и моргает.

      Кэти отрывается от своего рукоделия. Оборачивает свободную нитку вокруг пальца и снова распускает ее.

      – Я нашла, что доктора здесь очень заботливы. Они не безразличны к пациентам.

      – Значит, ты все-таки навещала ее?

      Она вспыхивает. Склоняется к своим кружевам, сосредоточенно кусает губу, наматывая нить цвета слоновой кости на челнок. Она плетет снежинку.

      – Я не бессердечная.

      – Как часто?

      Пальцы Кэти замирают, не довязав узел. Нахмурившись, она качает головой, зажимает петли, но бросает кружево на колени.

      – Пока она не отказалась видеть меня.

      Я слышу голоса наверху широкой лестницы. Голоса звучат приглушенно, двери по обе стороны площадки закрыты. Но время от времени одна из них открывается и вырываются голоса, сопровождая медсестру в подрагивающем чепце, санитара, поправляющего рукава, смотрительницу, катящую металлический поднос. Резкий звук, бормотание, лепет, удар.

      Сверху хлопает дверь, и что-то – жестяная кастрюля или ведро – бьется об стену. Я смотрю на потолок, и мистер Нортрап тоже, мы отслеживаем тяжелые шаги, которые вдруг замирают.

      – Сколько еще ждать? – спрашиваю я. У меня подрагивают руки. Я обвиваю ремешок ридикюля вокруг ладони, стискиваю пальцы.

      Хмурясь, Нортрап достает карманные часы.

      – Доктор Мэйхью на обходе. Вы пришли в неприемные часы.

      Я откидываюсь к спинке лавки, но деревянная скамья не предназначена для отдыха. Мне приходится наклониться вперед, и край корсета впивается в бедренные косточки.

      Остается только ждать. Смотреть, как человек напротив меня пишет в своем журнале.

      – А пациенты здесь проходят?

      Он откладывает перо. Смотрит на меня