Таинственный сад. Фрэнсис Элиза Ходжсон Бёрнетт

не знала, что значит «уландает», пока не прислушалась. Должно быть, так Марта называла тот глухой, вызывающий содрогание рев, который носился и носился вокруг дома, словно какой-то никому не видимый великан бился в его стены и окна, желая ворваться внутрь. Но поскольку было ясно, что сделать это ему не удастся, Мэри чувствовала себя в тепле и безопасности, сидя в комнате, где жарко горел камин.

      – Так почему все же он так его ненавидит? – перестав прислушиваться к ветру, повторила она, твердо вознамерившись получить от Марты ответ, если та его знает.

      Наконец Марта сдалась.

      – Только имей в виду, – сказала она, – что миссис Медлок не велела болтать про это. В этом доме полно такого, про что нельзя болтать. Так приказал местер Крейвен. Он говорит, что заботы прислуги его не касаются. Если б не тот сад, он не стал бы таким, какой он теперь. Это был сад миссус Крейвен, она сама его устроила, как только они поженились. Она его обожала, и они вдвоем, бывало, растили там цветы, а никому из садовников и носа казать не разрешалось. Заходили они туда вдвоем, закрывали дверь и проводили там много часов – читали и разговаривали. Она-то совсем еще девочкой была. И росло в том саду старое дерево. Одна ветка на нем изогнулась, прямо как кресло. Миссус Крейвен посадила розы так, что они обвивали ее, и любила на ней сидеть. Но один раз, когда она на ней сидела, ветка обломилась, миссус Крейвен упала на землю да так повредилась, что невдóлги померла. Врачи думали, что хозяин сойдет с ума и сам умрет. Вот почему он так ненавидит тот сад. С тех пор никто туда не входил, и он запрещает всем даже говорить про него.

      Больше Мэри вопросов не задавала. Она сидела, глядя на полыхающий огонь, прислушивалась к тому, как «уландает» ветер, и ей казалось, что «уландал» он теперь громче, чем прежде.

      В этот момент с ней происходило нечто замечательное. Четыре хороших события случились в ее жизни с тех пор, как она приехала в Мисслтуэйт-Мэнор: она почувствовала, что понимает робина и он понимает ее; бегая на ветру, разогнала в себе кровь, и та стала горячей; впервые в жизни испытала чувство здорового голода и вот теперь обнаружила, что значит почувствовать жалость к другому человеку. Мэри выздоравливала.

      Но, прислушиваясь к ветру, она вдруг стала различать и какой-то другой звук. Она не понимала, что это, потому что поначалу почти не выделяла его из шума ветра. Звук был странным – как будто где-то плакал ребенок, а ветер и сам иногда выл, как ребенок, но в конце концов госпоже Мэри стало ясно, что звук идет изнутри дома, а не снаружи. Издалека, но изнутри. Она повернулась к Марте.

      – Слышишь? Как будто кто-то плачет, – сказала она.

      Марта вдруг смутилась.

      – Нет, – ответила она. – Это ветер. Иногда он воет так, будто кто-то заблудился на пустоши и плачет. Ветер вообще по-разному может завывать.

      – Да ты прислушайся, – настаивала Мэри. – Это здесь, в доме, в конце одного из тех длинных коридоров.

      В этот момент где-то внизу как будто открылась дверь, потому что сильно потянуло сквозняком, и дверь комнаты, в которой они сидели,