Почтовая станция Ратсхоф. Приют контрабандиста. Евгений Рудашевский

наши обсуждения. Ну ладно, моего папу Гаммер даже в страшном бреду не додумался бы в чём-то подозревать, а вот дядю Рустэма, забравшего у меня «Оцеолу» для знакомого любителя бракованных книг, назвал мутноватым.

      Паранойя Гаммера мне представлялась излишней, однако я не забыла, как во «ВКонтакте» кто-то заинтересовался открыткой «я таджика», а потом удалил свой профиль, и как из моего почтового ящика пропала обычная карточка от болгарского посткроссера – пропала и вернулась. И анонимного покупателя на «Ибэе», схватившего открытку «я таджика», тоже не забыла. Поэтому и согласилась утаить от Вихры правду о нашем приезде.

      Вихра ответила в «Вотсапе», что встретит нас в Маджарове, и я убрала смартфон. Увидела за окном полуразрушенные амбары, коровники и возвышающиеся между ними электрические столбы с металлической корзиной на верхушке. В корзинах, судя по всему, время от времени гнездились аисты. Самих аистов я не приметила.

      Поначалу места шли суходольные, с лысоватыми холмами, лугами цветущего клевера, и они во многом напоминали родные места в Калининградской области, не хватало только ершистой тимофеевки, но за Книжовником сгустились хвойные леса, дорога пошла на подъём и я почувствовала, что мы покидаем долину реки Марицы, потихоньку забираемся в Родопы – одни из самых высоких гор Балканского полуострова, оставшиеся здесь от некогда могучего Македоно-Фракийского массива. По ним шла южная граница Болгарии, а за их южными отрогами лежала тоненькая полоса греческой территории, отделявшей Болгарию от Эгейского моря.

      Чем дальше мы ехали, тем чаще встречались разбросанные по солнечным склонам деревушки. На поворотах водитель сбрасывал скорость, и я успевала разглядеть осадистые крыши с торчащими из-под стрехи пучками соломы. Стены частично прохудились, и половина дома нередко оказывалась заброшенной или отданной под овчарню, однако в другой половине, залатанной и оштукатуренной, по-прежнему жили люди – бедно, но по-своему аккуратно. За ветхими оградками просматривался чистый двор с размеченным плодовым садиком, покосившимся, но подпёртым амбаром и хозяйственными пристройками, возведёнными из всего, что попало под руку бережливому хозяину: от старых досок до кроватей с панцирной сеткой.

      Кровли иногда встречались сложенные из пластин сланца, отчего дома выглядели совсем уж древними. И печные трубы у них торчали каменные, похожие на башенки, а спаренные трубы соединялись арочной перемычкой, похожей на средневековый мост. Но красная черепица, конечно, попадалась чаще серого сланца, и я вспоминала Калининград. Правда, черепицу здесь выкладывали неряшливо, особенно коньковую – под неё заливали столько бетона, что он выпучивался из всех щелей и делал крышу какой-то перекошенной.

      Я любовалась закутками арбузных бахчей и заросшими вербой берегами горных речушек, потом извилистая дорога пошла круче, за обочиной