Пионерский гамбит. Саша Фишер

все сторониться начнут. А тебе надо это? Вот скажи, тебе это надо?

      – Неа, – я помотал головой.

      – Вот! – отец остановился перед крыльцом серого трехэтажного строения, на козырьке которого большими синими буквами было написано «ПОЛИКЛИНИКА». – Так что помалкивай сейчас, говорить я буду. А если спросят – говори, что здоров, понял?

      Я кивнул.

      В вестибюле поликлиники царила гулкая пустота. Пустующие два ряда вогнутых сидушек, изобретатель которых наверняка варится в особом адском котле с врезающимися в разные места бортами и скользким дном. Закрытая молочным стеклом регистратура с тремя окошками. Деревянная кадка с деревом. И неуловимо витающий дух хлорки.

      Я даже глазам своим не поверил – советская поликлиника, а где очереди до соседнего квартала? Детские воспоминания мне рисовали совсем другие картины – бесконечные толпы каких-то толкущихся бабок, орущие мамаши с младенцами, несчастные замордованные дети… Настолько удивился, что даже не побоялся рот открыть.

      – А почему так пусто?

      – Так воскресенье же, – хмыкнул отец. – В железке всегда так по выходным!

      «Железка – железнодорожная поликлиника», – догадался я. А отец, тем временем сунул голову в окошко регистратуры.

      – Девушки-красавицы, дело жизни и смерти! – весело сказал он. – Дежурный врач в каком кабинете принимает?

      – В четвертом, – раздался откуда-то издалека женский голос.

      – Ой, спасибо, девушки! – сладким голосом пропел отец. – Приятного аппетита вам, на обратной дороге шоколадку занесу!

      Он энергичной походкой пошагал направо. Я плелся за ним и смотрел под ноги. На серый пол с вкраплениями белых камешков. А вспоминал почему-то, как я первый и единственный раз летал с родителями в Ялту, а там и в асфальт, и в стены домов вмурованы ракушки. И когда никто не видит, я пытался их выколупывать. Безуспешно, разумеется. Не знаю, почему вспомнил. Освободить мраморную крошку из бетона мне никогда не хотелось.

      – Можно? – отец сунул голову в приоткрытую дверь четвертого кабинета. В кармашке из оргстекла белел листочек с буквами, обведенными по трафарету. Лифарь Людмила Васильевна. Отец повернулся ко мне и махнул рукой. – Заходи, Кирка!

      Кабинет был крохотный, чуть больше ширины трехстворчатого окна. За столом сидела дамочка средней молодости с невыразительным лицом рыбы в анфас. Сначала она посмотрела на отца своими круглыми прозрачными глазами. Потом на меня.

      – Людмила Васильевна, милая выручайте! – отец бросился к столу и сложил молитвенно руки. – Парня в лагерь отправляем, а у нас дома кран прорвало, пока чинил весь вымок, а справка в кармане лежала.

      – Обратитесь в свою поликлинику, – она говорила, а я следил, как шевелятся ее рыбьи губы и не шевелится все остальное. – Что же вы справку в кармане держали, когда кран чинили?

      – Людмилочка Васильевна, так отправление уже через час, а у нас дежурные только с десяти, – взмолился отец. Лицо его стало трогательно-беспомощным, как у бродячего щеночка. – А мне на трое суток заступать.