Пионерский гамбит. Саша Фишер

всхлипов в голосе вожатой больше было не слышно. – Я учусь на педагога и знала бы, если бы все было, как ты говоришь.

      – Тогда не надо жаловаться, – согласился я. С плачущей женщиной не надо спорить. – Но я, как пионер, просто обязан подставить плечо товарищу в трудную минуту. А раз человек плачет, значит минута точно трудная!

      Ох и странно же я чувствовал себя, произнося эти слова! Как же фальшиво они для меня звучали! Сейчас она залепит мне пощечину, чтобы я не издевался…

      Но совершенно неожиданно для меня она расслабилась.

      – Крамской, ну зачем они так? – грустно сказала она. – Я же не сама хотела занять место их обожаемого Игоря, меня сюда назначили. Ой… Я не должна тебе этого говорить, потом же меня засмеют!

      – Я никому не скажу, Елена Евгеньевна, – серьезно произнес я. – Давайте представим, что у нас тут пространственно-временной континуум, и все, что о чем мы здесь говорим, никогда наружу не просочится.

      – Это же что-то из фантастики, да? – заинтересованно спросила она.

      – Ага, – я кивнул. – Такое отдельное место вне времени и пространства.

      – Мои родители не хотели, чтобы я поступала в пединститут, – вожатая вздохнула. – Отправляли меня на эконом, чтобы я стала бухгалтером. А я всегда хотела быть учителем. Работать с детишками. Чтобы сюда поехать, даже сессию досрочно сдала. А теперь получается, что… Получается… Что ничего не получается. Анна Сергеевна сказала, что я безынициативная мямля, и что если я не возьму себя в руки, вы меня живьем сожрете.

      – Анна Сергеевна уж просто забыла, что не родилась сразу в очках и с указкой, – я усмехнулся. Вожатая тоже хихикнула. – Все у тебя… в смысле, у вас, получается, Елена Евгеньевна. А на Коровину не обращайте внимания, она просто хамка трамвайная.

      – Спасибо тебе, Крамской! – она пружинисто встала. – То есть, Кирилл. Ты же Кирилл, верно?

      – Пожалуйста, Елена Евгеньевна, – я перевел взгляд с покачивающихся вершин сосен на ее лицо. Глаза уже были почти не красные. Так, чуть припухшие, может быть. – Вы идите, а я чуть-чуть еще посижу. А то нас вместе увидят, начнут сплетничать. Вы же нас уже знаете, живьем сожрем.

      Вожатая засмеялась, протянула мне руку, и я серьезно ответил на рукопожатие. По-товарищески. Потом она поднырнула под низкую ветку и скрылась среди листвы.

      Я посидел еще минут пять, откровенно кайфуя от тишины, одиночества и случайного причиненного добра.

      Громкие голоса я услышал еще до того, как зашел в отряд. Вроде бы кто-то с выражением читал стихотворение на гекзаметре, а потом все громко засмеялись. Я на цыпочках поднялся на крыльцо и заглянул на веранду.

      В центре стоял голый по пояс Прохоров. В шортах, но с обмотанным вокруг бедер полотенцем. Другой парень, имя которого я еще не запомнил, сидел на диванчике и громко хохотал. Одет он был тоже странно – в простыню, перекинутую через одно, правда, поверх футболки и шорт.

      Еще были Коровина с безымянной прилипшей к ней девицей, двое парней, которых я не запомнил и неожиданно