Байкал. Николай Иванович Голобоков

её, потом расскажу почему. Ну, комары. Голодомор у них, а аппетит, тигрицы. А мы худые, продукты, консервы, и сахар и всякие крупы, сухие, теперь уже мокрые. И не у нас, – угощаются русалочки, пошли на дно вместе с этюдником.

      – Да и мы тоже там чуть не покормили рыбок, своею плотью.

      – Пошли напрямую.

      – Ты, козёл, который с бородой, слушай, для твоей скорлупы, черепашьей, тоже урок будет.

      – Ну, ребята, это наш капитан.

      – Да что, шли через залив, – попрямой. И как всегда, на Байкале, сразу вдруг, – Баргузиин. Ну, ветер такой, как в пустыне самум. Там хоть прячутся за, и под, верблюдов, точнее, под хвостом оного, умудряются, два горба, а тут дно и совсем не близко дно, и пошло и пошли,– волны. Ветер. Пена, брызги, конечно, увы, не шампанского. Днём у нас парус, а вечером одеяло. И какое одеяло, когда и небо, с одеяло. Остальное, прощай мама…– стало. Стало как умбра, потом чернее сажи газовой. У меня тюбик остался в этюднике, умбры. Теперь они на дне, русалки малюют. Мужские портреты, по памяти, вспоминают и поминают, видели, когда жили на Земле.

      – Команда – два капитана, носовой,– вперёдсмотрящий, и кормовой, если они между собой не переругаются…

      Теперь уже нет. Один ушёл на дно, глубоко там было, больше его мы не видели. Прошло вот уж много дней…

      Три дня сидели, ждали, надеялись, не верилось. Четыре года в училище в одной комнате, совсем братья стали…неет, не явился, ну, не сбежал же он, ни к своей ни к другой не той и не к такой матери. А в училище ругались, вот, чудило, а живопись… поинтереснее импрессионистов…Жааль. И, почти все работы его после просмотра, шли под кличкой. М. Ф.– Метод фонд, ну, знаете выставочный. Наука первачкам, да и нам. Была. И ушла. Теперь не нам и не вам.

      – Ребята, ешьте суп, хлеб.

      – Да?

      Съели хлеб, захрустели сухариками. Компот будете?

      – Бери.

      – Чашки есть?

      – Конечно, есть. Там одни яблоки. Ну, прелесть.

      Один философ запел.

      – Не надо, пусть прячутся слёзы ребята, начал петь, есть романс такой туристический, слёзный. Тормознули. Этого пока не нужно.

      Он, лысый, щуплый, и морщины его сожрали, он ещё и поёт такое.

      Ох, таки на байдаре, у нас, лучше и команда, – Эдик, Рита и Алик поют хорошо. Все слушают. Рита, высоко, Эдик не то Алик, давай так. Эдик даёт голос, Алик берёт аккорд, на струнах. И, пошли, русалки заслушаются, Эдика бас звучит свободно, легко, не тот гость – козлетон, а в наш слаженный квартет вливается додекакофонией.

      – Так нас выбросило, она же в шторм не управляемая. Снесло, унесло, выбросило, разбило, а что потом?

      – Да ничего, забило между камней, и это, разбило, наш непотопляемый, ой, неет, нет, – самопотопляемое корыто…и парус, – мокрое одеяло.

      – Там было не совсем хорошо. Два дня сидели между камней, шторм утихал, всё раскисло. Утихло совсем. И мы чуть не затихли совсем, навсегда… Пища – брызги, пена, полный рот травы, – это уже почти салат, походит на морскую комку, а хлеба, хоть бы сухарик – не ту тии. И далее везде. Вытащили, своё корыто самопотопляемое.

      Вот сегодня, уже здесь, в Хакусах.

      Одна,