Байкал. Николай Иванович Голобоков

и чистый – светящийся отражением воды, как флюорит, кристаллами, такими камешками, большими кристаллами играют малыши в Читинской области, где я потом видел, они просто были во дворах, где были, жили и радовались такому, ребятишки дошкольники, со своими почти счастливыми родителями.

      На небе уже появились бирюзовые разводы и туман начало рвать, на большие покрывала, когда мы снова услышали знакомое и тревожное кря кря. Снова увидели утку, но теперь уже ясно и очень близко. Она теперь не боялась нас, спокойно плавала, но вертела головкой, а утята были рядышком около мамы утки. Чуть поодаль плавал селезень. Он волновался, отводил, заманивал нас в сторону, и очень был недоволен, когда мы не обращали на него никакого внимания и не видели его прекрасного одеяния, нарядного костюма – оперения, с блестящими радужными пёрышками, не видели что он ближе к нам, чем утка и мы плыли тихо тихо, в обратную от него сторону.

      А уточка была мааленькая, серая, не заметная, она всё тревожнее двигала быстренько своей головкой в сторону лодки. Снова мы были так близко, что теперь уже совсем было хорошо видно чёрные, бусинки глаз утят, крупные пушистые головки, а вокруг глаз, тёмный пушок, дальше коричневый и светлее переходящий в охристый. Они тоже всё проделывали как мама – утка и ближе, ближе плыли к ней. Байдарка почти поравнялась с этой семейкой и мы подняли вёсла. Просто стояли, не двигались, а они остановились, озираясь, смотрели на нас. Начали тихо переговоры. Потом снова тихонько оттолкнулись и пошли бесшумно к ним. И когда было совсем уж близко, утка встала на ноги, даже чуть взлетела, но утята, подёргав крылышками, не смогли ещё подняться на крыло. Их крылышки не отросли. И, тогда утка ещё и ещё пробовала поднять свих малышей. Она разгонялась, неуклюже двигала крыльями, и, пролетев несколько метров, с шумом скользила по воде. К ней тогда подплывали утята и мы. Тогда она крякнула, замахала крыльями как руками и побежала по воде, видимо этот способ передвижения, по воде утята уже усвоили. Они тоже поднялись на лапки, замахали своими крылышками, или тем, что потом должно будет стать крыльями, смешно дрыгая и шлёпая лапками по воде, и, пошли – ушли в туман. Утка впереди, малышня за нею ещё долго шлёпали по воде. Потом тише, тише только небольшой след от их лапок говорил о том, что здесь были утята, что их мама утка учила повадкам, охоте, и вообще утиной мудрости.

      Стоял туман, утка с утятами, и вода и мы – всё было серебристо серым, как финифть и филигрань с чернью, как патина на серебре, как глубина света красавца агата.

      Про фотоаппарат мы просто забыли.

      На завтрак была гречневая каша, сухари. Жареная рыба, сухари, в прочем рыбу мы уже ели без сухарей, научились. На третье было какао, без сухарей. Окончились сухари, белые, а чёрные, зубы уже истёрли до самых дёсен. Сухарями как наждаком, боюсь, что скоро сотрутся совсем. Будущий шамкающий беззубый рот, как у древних стариков, с отвалившейся челюстью приближался.

      Встаёт сонный Алик. Курит, сидит. Дремлет у костра. Рита как всегда успела уже окунуться, Эдик даже умылся.

      Сочно потирая губы, он смакует