Мастер и Маргарита. Михаил Булгаков

смертельно побледнел и уронил свиток на пол.

      – Беда в том, – продолжал никем не останавливаемый связанный, – что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон. – И тут говорящий позволил себе улыбнуться.

      Секретарь думал теперь только об одном, верить ли ему ушам своим или не верить. Приходилось верить. Тогда он постарался представить себе, в какую именно причудливую форму выльется гнев вспыльчивого прокуратора при этой неслыханной дерзости арестованного. И этого секретарь представить себе не мог, хотя и хорошо знал прокуратора.

      Тогда раздался сорванный, хриповатый голос прокуратора, по-латыни сказавшего:

      – Развяжите ему руки.

      Один из конвойных легионеров стукнул копьем, передал его другому, подошел и снял веревки с арестанта. Секретарь поднял свиток, решил пока что ничего не записывать и ничему не удивляться.

      В момент, когда Иешуа избавляет Пилата от головной боли, прокуратор практически уверовал в его чудодейственные лекарские силы, хоть сам арестант и не считает себя врачом. Как правило, столкнувшись с чудом, люди начинают верить в божественную сущность человека.

      – Сознайся, – тихо по-гречески спросил Пилат, – ты великий врач?

      – Нет, прокуратор, я не врач, – ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.

      Круто исподлобья Пилат буравил глазами арестанта, и в этих глазах уже не было мути, в них появились всем знакомые искры.

      – Я не спросил тебя, – сказал Пилат, – ты, может быть, знаешь и латинский язык?

      – Да, знаю, – ответил арестант.

      Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и он спросил по-латыни:

      – Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?

      – Это очень просто, – ответил арестант по-латыни, – ты водил рукой по воздуху, – и арестант повторил жест Пилата, – как будто хотел погладить, и губы…

      – Да, – сказал Пилат.

      Помолчали. Потом Пилат задал вопрос по-гречески:

      – Итак, ты врач?

      – Нет, нет, – живо ответил арестант, – поверь мне, я не врач.

      – Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить… или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

      – Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

      – О да, ты не похож на слабоумного, – тихо ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой, – так поклянись, что этого не было.

      – Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? – спросил, очень оживившись, развязанный.

      – Ну, хотя бы жизнью твоею, – ответил прокуратор, – ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.

      – Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? – спросил арестант. –