Мастер и Маргарита. Михаил Булгаков

поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:

      – Римского прокуратора называть – игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?

      Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:

      – Я понял тебя. Не бей меня.

      Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.

      Прозвучал тусклый, больной голос:

      – Имя?

      – Мое? – торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.

      Прокуратор сказал негромко:

      – Мое мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.

      – Иешуа, – поспешно ответил арестант.

      – Прозвище есть?

      – Га-Ноцри.

      – Откуда ты родом?

      – Из города Гамалы, – ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.

      – Кто ты по крови?

      – Я точно не знаю, – живо ответил арестованный, – я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец…

      – Где ты живешь постоянно?

      – У меня нет постоянного жилища, – застенчиво ответил арестант, – я путешествую из города в город.

      – Это можно выразить короче, одним словом – бродяга, – сказал прокуратор и спросил: – Родные есть?

      – Нет никого. Я один в мире.

      – Знаешь ли грамоту?

      – Да.

      – Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?

      – Знаю. Греческий.

      Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного. Другой глаз остался закрытым.

      У Иисуса была мать – Дева Мария и названый отец Иосиф. Но Булгаков намеренно меняет биографию своего героя, чтобы вывести сюжет романа из христианской традиции в сторону художественного текста, опираясь на собственные идеи, которые можно раскрыть, взяв библейские образы лишь за основу. К тому же Воланд тоже про себя говорит «Один, один, я всегда один», что указывает в некотором смысле на одинаковые черты у сил добра и зла.

      Пилат заговорил по-гречески:

      – Так это ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

      Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он заговорил по-гречески:

      – Я, доб… – тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он едва не оговорился, – я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.

      Удивление выразилось на лице секретаря, сгорбившегося над низеньким столом и записывавшего показания. Он поднял голову, но тотчас же опять склонил ее к пергаменту.

      – Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, – говорил монотонно прокуратор, – а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун.