Фатальная ошибка опера Федотова. Мария Зайцева

состояния из организма.

      Смотрю на себя в зеркало, чуть не шарахаюсь, затем ухмыляюсь, и серо-зеленый зомбак из зазеркалья скалится ответой усмешкой.

      Хорош… Красавец!

      Может, это и правильно. Есть маленький процент, что напугаю сейчас Захарову до усрачки, и она отстанет от меня.

      Хотя, это вряд ли.

      Прилипчивая дрянь такая, как конский клещ.

      Хер скинешь… И кровь пьет так же.

      В третьем появляюсь через полчаса и по гоготу в дежурке понимаю, что смена пришла и Захарову увидела.

      Кривлюсь, отчего рожа моя, наверняка, еще жутче становится, толкаю дверь в дежурку.

      И, по мгновенно наступившей тишине понимаю, что цель достигнута.

      Кто не обосрался сразу от появления зомби-опера, те прям уже на подходе, судя по пугливому бульканью.

      Перевожу взгляд налитых кровью глаз, а они у меня реально налиты кровью, сам видел, сам пугался, по очереди на каждого из веселящихся смертничков, пока не достигаю, наконец, цели своего путешествия, Захаровой.

      Она, в отличие от своих коллег-слабосилок, нервами покрепче, детдомовское детство и наше прежнее плотное общение сказываются, а потому просто чуть кривится, отчего ее пухлые губы противоестественным образом становятся еще пухлее.

      С досадой осматриваю ее, полусидящую верхом на крышке стола, в строгом форменном костюме, на ней смотрящемся вообще не строго, а очень даже вызывающе: грудь немалого размера обтянута рубашкой, скромно застегнутой до самого ворота. И сразу же, вот буквально в этот же момент, представляется, как пуговки эти по одной расстегиваю… Или, наоборот, рывком полы рубашки в стороны, чтоб сразу увидеть, чего она там такое за этой голубой тканью скрывает… Юбка, строго ниже колен, как положено по уставу, сейчас чуть задралась и бедро вызывающе облепила, очень красивый, крутой такой изгиб. И волосы, убранные по тому же уставу в строгий пучок, чуть разлохматились, словно она только что с кровати, где не спала, совсем не спала!

      Захарова смотрит на меня вызывающе, выразительно очерченная бровь чуть приподнята, в глазах – насмешка.

      Дрянь такая, прекрасно знает, как действует на мужиков. Вон они, слюнями ее уже залили и мысленно поимели во всех позах и ракурсах!

      Она на всех одинаково действует.

      Кроме меня.

      Потому что я ее помню мелкой сопливой замарашкой, с вечно наивно распахнутыми голубыми глазенками. Очень ей это все помогало на улице, сколько раз добрые люди отпускали восвояси воровку, просто посмотрев в эти невинные прозрачные озера. Такой ангелочек не может врать…

      Ага, конечно…

      – Чего ржем? – вместо приветствия уточняю я, и, не получив ни одного внятного ответа, киваю Захаровой, – Захарова, на выход.

      – Это еще зачем? – спрашивает она и еще шире распахивает ресницы. А они у нее, как у куклы, черные-черные. И длинные, тени на щеки отбрасывают… Сучка. Если б не знал на сто процентов, что это свое такое богатство, заставил бы снять. Потому что не по уставу тут с такими опахалами лазить.

      – Сама же требовала, чтоб я приехал… – рычу я, уже из последних сил сдерживаясь.