Двадцать тысяч лье под водой. Жюль Верн

ж, отлично! Рассказывай по-немецки, дружище.

      Консейль ровным и спокойным голосом повторил нашу историю по-немецки. Но, несмотря на изящные обороты речи и отменное произношение рассказчика, и немецкий язык не имел успеха.

      Тогда я решил припомнить свои юношеские латинские упражнения. Цицерон заткнул бы себе уши и выставил бы меня за дверь, но я все-таки кое-как объяснился.

      И латынь осталась без результата. После этой последней неудачной попытки незнакомцы обменялись несколькими словами на своем непонятном языке и удалились. Они могли бы подать нам какой-нибудь знак, понятный у всех народов, но они и его нам не подали!

      Дверь за ними затворилась.

      – Каковы канальи! – вскрикнул Нед Ленд. – Им говорят по-французски, по-английски, по-немецки, по-латыни, а они хоть бы словечко в ответ!

      – Успокойтесь, Нед, – сказал я пылкому канадцу, – криком делу не поможешь! Вы…

      – Да вы посудите сами, профессор! – прервал меня наш буйный товарищ. – Что ж нам тут с голоду околевать, что ли?

      – Э! – заметил философски Консейль. – До смерти еще далеко, мы еще продержимся денька…

      – Послушайте, друзья, – сказал я, – отчаиваться пока еще рано. Мы и не такое видали. Сделайте вы мне большое удовольствие, подождите немного и тогда уж выводите свои заключения о капитане и экипаже этого подводного судна.

      – Я уж вывел свое заключение, господин профессор, – ответил буйный Нед Ленд, – это канальи… мошенники…

      – Хорошо, хорошо, да откуда они, из какой страны?

      – Из страны мошенников!

      – Любезный Нед, такая страна до сих пор еще не обозначена на географических картах… Признаюсь вам, я не могу определить, что это за люди, какой они национальности. Одно можно сказать утвердительно: они не французы, не англичане, не немцы. Впрочем, мне кажется, что оба они – и начальник, и помощник – родились в южных широтах. У них есть что-то южное. Но кто они? Испанцы, турки, арабы или индусы? Это нельзя определить по их внешности, а язык их совершенно непонятен.

      – Неприятно, когда не знаешь всех языков, – сказал Консейль, – и неудобно, что вместо одного языка их расплодилась такая пропасть. Вот если бы был для всех один-единственный язык…

      – И это бы не помогло! – перебил его Нед Ленд. – Вы разве не сообразили, что эти люди нарочно выдумали себе какое-то дьявольское чириканье, от которого у всякого порядочного парня ум за разум заходит? Я, кажется, очень ясно им показывал, что голоден, есть хочу! Я открывал рот, двигал челюстями, щелкал зубами, облизывал губы, – что ж, все это разве непонятно? Уж так понятно! От Квебека до Паумоту везде поймут, что человек голоден, и дадут поесть!

      – О! – заметил Консейль. – Есть такие непонятливые, что и…

      Он еще не окончил эту фразу, как открылась дверь и вошел корабельный слуга. Он принес нам одежду – куртки, панталоны; все это было сшито из какой-то неизвестной ткани. Я проворно оделся. Мои спутники тотчас последовали моему примеру.

      Тем временем стюард – немой как рыба, а может, и глухой –