Арабатская стрелка. Николай Иванович Голобоков

и без особой радости, совсем не думал, что я открыл новую Америку, и там валяются неприкаянные, как мусор, самородки на Аляске.

      … Дополз. Оглянулись назад, может следы лежат, размазанные от такого смелого движения,– зигзугами, как желтопузики крымские, нет ли следов от страха, на льдине.

      – Постояли. Задним числом протряслись, построчили зубами азбуку Морзе, дрожа от холода и страха, хоть и задним числом. Страшно, от такого ледового поползловония.

      А.

      – Что могло быть…

      – Быть или не быть…

      … Бить.

      Дома, будут бить.

      Это уже точно…

      Если узнают.

      – Аксиооомаа…

      … Решили. Постановили. Так было всегда, тогда. На колхозных и других собраниях. Вспомнили маму, ох и будет, если узнают.

      И, тихо, мирно, двинулись к своим хатам, хотя их даже не было видно – торосы.

      Обратно шли, нет, не шли, передвигались,– не весело. Поняли, что могло быть, и говорят же в народе, – как в лужу пук – пунк – тиром сделали.

      Правда и то, что совсем не искали броду, а полезли и, чуть не булькнули в воду, совсем не священного Байкала. Хотя там и летом от такой свежей не горячей водицы, кажется семь градусов, не жарко.

      Свисток

      … Морозы в ту зиму были трескучие, виноградники пропали. Мороз угробил. А мы, да что мы. Школа, уроки, дисциплина. Всё как обычно. Летом, конечно повеселее.

      Прошло немного лет после войны и у нас, пацанов была одна радость, которую и малыши и чуть постарше, всегда ждали. Ну, представьте себе. Сахар, кусковой, спрятан, редкость. Конфеты кроме подушичек, не так уж и часто, а туут.

      Едет, ползёт по дороге не скаковая, но всё – таки похоже, что лошадь, лошадка. На телеге бодро размахивает своим кнутом, восседает как король на именинах, – хозяин. Тихо движется телега,– торжественно приближается к нам. Иногда звенит колокольчик, но чаще просто голос этого сказочного самопередвигающегося, ларька, – магазина, центр приёма макулатуры. Сдавали тряпки уж совсем никудышние, останки ботинок, но уже таких, которые ничем и никак, нельзя было сделать капремонт. Принимали всё, старые истерзанные книги, принимали, любую бумагу, что было редко, ну мусорка, как сейчас, выглядела бы сказкой с драгоценностями. Но самое ценное у этого чуда телеги, обычного дедушки, за то, что принимал, – дарил копейки, или иголки с нитками, особенно цыганские, это подшивать ремонтировать ботинки, сапоги, чувяки и прочее, хотя они уже не имели и надежды, на воскрешение, и утилитарного практического применения. Но пацанам всегда давал, вручал торжественно, иначе никак не величали, подарки. А если перепадало леденцы, долгоиграющие – их потом мусолили и сосали – сказка. Радости было. И, вот…теперь, этот подарок – свисток, глиняный, обожжённый, и главное работал, а если ещё и пальцем перекрывать, два маленьких отверстия было, так получалось почти песенное звучание. Горошину, там, внутри, устраивали, ну совсем свиристело, как милицейский свисток. Это уже коронка. Верх мечтаний.

      Нашей тройке повезло. Получили два свистка. Красивые, даже один блестел, глазури ему перепало при обжиге.