Иссык-Кульский эпизод. Анатолий Кравченко

райотдела пока не представлялось возможным. Через час-другой должны были подтянуться еще трое – оперативник и двое участковых, работавших с утра по раскрытию убийства инкассаторов в других селах района, а через пару часов обещалась помощь из областного управления.

       После долгих уговоров, отведя мне, как ему на тот момент представлялось, второстепенную роль, пообещав смену через пару-тройку часов, Марат представил меня Ринату Рашидовичу Сабитову по прозвищу Балыкбай.

       Ринат Рашидович был крепким, с уютным домашним брюшком мужчиной лет около шестидесяти. Одет он был в довольно несуразные, но ладно сидящие на нем брюки из легкого брезента и простенькую клетчатую рубашку навыпуск. В его жестах, мимике проскальзывало что-то вальяжное. Я прикинул, что если приодеть его в костюм с галстуком, добавить в лице значительности, то он вполне мог выдать себя за руководящего работника местного пошиба. Чувствовалось, что это человек бывалый, знающий себе цену. Визит Молдокулова, естественное дело, Сабитов воспринял без видимого энтузиазма. Вместе с тем, он не стал задавать лишних вопросов, узнав, что милиционеру, возможно, придется провести ночь у него в доме, и что речь идет о его личной безопасности. Но по его как-то разом набрякшему лицу было видно, что он обеспокоен. Меня Молдокулов представил как сотрудника милиции, не уточнив, однако мой статус. При необходимости, я мог выступить в качестве внештатного сотрудника милиции.

      – С хозяином будь настороже, – уезжая, шепнул мне на всякий случай Марат.

       На экране телевизора секундная стрелка подошла к цифре двенадцать и ровно в 21-00 запустился видеоряд программы новостей. Чтобы не заснуть, я встал и немного размялся. Взглянув на хозяйские часы, я машинально отметил, что те спешат на две минуты. «А сколько сейчас в Москве? – зачем-то подумал я. Разница с московским временем обычно составляла здесь три часа, но путаница с летним временем смущала: – А, плевать!» – кардинально решил я эту проблему и стал рассматривать репродукции на стене.

       В первой я узнал левитановскую «Тихую обитель». По деревянному мостку с хрупкими перилами, переброшенному через неширокую гладь речушки с легкой рябью у дальнего берега, тропа уводила в рощу, за верхушками деревьев которой виднелись звонница и купола церквей небольшого монастыря, освещенные закатным солнцем.

       Большая, в развернутый лист иллюстрированного журнала репродукция этой картины была пришпилена к стене кнопками у ребят в кабинете уголовного розыска аэропорта Внуково, цветной пятном оживляя унылое казенное помещение.

      – Тихая радость и светлая печаль, – произнесла пожилая женщина-заявительница, у которой пропал чемодан с вещами, рассматривая репродукцию грустными глазами. – Это наши места, звенигородские», – разъяснила она мне, ненароком оказавшемуся здесь по делам службы.

       «Как, почему эта «светлая печаль» оказалась здесь, в киргизском селе, в доме мусульманина?» – подумалось мне.

       Вторая и третья репродукции представляли