Электрический бал. Михаил Жарчев

то что же, помирать прикажете со скуки в этом железном гробике? Смотрите, как отделали: стены бархатные, дерево, позолота. Ей-богу, гроб на колёсах.

      Он откинулся на спинку дивана и расхохотался. У Виктора Георгиевича дёрнулась щека. Негодяй только что поймал его на лжи. А в том, что перед ним негодяй, Победоносцев не сомневался. За годы работы в Третьем отделении он безупречно научился выявлять неблагонадёжный элемент. Там он насмотрелся и на горе-студентиков, помутившихся рассудком под влиянием западных идей; и на сектантов, закапывающих себя в землю целыми деревнями; но более всего на разномастных жуликов, выглядящих и ведущих себя ровно так, как это делал навязчивый господин.

      Купе заполнилось дымом настолько, что Победоносцев едва различал уже физиономию напротив.

      – Ужасная привычка, ужасная! – посетовал незнакомец и вдавил окурок в хрустальную пепельницу. – А ведь как распространилось его употребление в высшем обществе! Знаете почему?

      – Просветите меня…

      Господин довольно цокнул и наклонился поближе:

      – Некоторые утверждают, руководствуясь, видимо, собственным опытом, что этот злосчастный табак, – он отогнал руками дым и поморщился, – ослабляет детородную функцию. Не выходит ли из этого, что правящий класс стремится, подсознательно конечно, к купированию репродукции, дабы форсировать собственный катагенез, или, если угодно, вырождение?

      Беседа принимала престранный оборот.

      – Зачем же это кому-то может понадобиться?

      – А затем, что чувство вины за угнетение других классов отравляет жизнь несравнимо сильнее, чем измельчённые листья какого-то американского растения.

      «Подозрительно, – размышлял Победоносцев. – Очень подозрительно».

      – Отчего же вы сами курите, раз осознаёте такие материи?

      Господин повернулся к овальному зеркальцу в простенке и некоторое время рассматривал себя.

      – Смерть, – наконец ответил он, – нагоняет нас слишком быстро. И, чтобы суметь оторваться от неё, нужно предпринять нечто более смелое, чем отказ от невинных привычек.

      «Сумасшедший, – догадался Победоносцев, подмечая про себя идиотскую улыбку и дёрганые манеры. – Форменный идиот».

      – Вы ко мне, собственно, за каким делом?

      Незнакомец завертел головой, словно в купе мог быть кто-то ещё.

      – Сударь милостивый… Состояние вашей памяти вызывает у меня опасение. Мне, собственно, только и нужно от вас, что узнать, куда несётся этот обречённый поезд… О чём я у вас первым же делом и справился.

      В голосе господина прозвучала неподдельная обида. Он набрал полные щёки дыма и уставился в окно блестящими от слёз глазами.

      – Что же у вас в билете не написано?

      – Да был бы у меня билет, разве стал бы я отвлекать вас и прятаться здесь от обер-кондуктора. Да и какая разница, что там написано! Неужто вы, мудрый человек, да ещё и с такими завидными усами, полагаете, что буквы на листочке действительно влияют на то, куда несёт нас эта железная махина? Ведь, напиши я «Константинополь», не уверуете