Крещение. Иван Иванович Акулов

из кабины вышел рослый военный в хромовых сапогах и свободно сидящей солдатской шинели без ремня. Был он тщательно выбрит, и больше бабье лицо его казалось чрезмерно уставшим: подглазницы отекли и обвисли. Из кузова выпрыгнул лейтенант в шапке-кубанке. На шее автомат ППД с большим деревянным прикладом.

      Оба вошли в штаб, и, увидев раскрытое подполье, рослый военный закричал, наклонившись над лазом:

      – Эй вы, бабы рязанские, а ну наверх! Быстро!

      Из подполья выглянул писарь Агафонов, но раздался взрыв, и его лицо исчезло в темноте.

      – Где командир?

      – А ты кто? – спросили из темноты.

      – Я тебе покажу кто! Быстро наверх!

      Из подполья поднялись красные, сконфуженные Заварухин и Коровин.

      – Вы что же, черт вас побери, крылья-то повесили?! – сразу атаковал их гость и одним ловким движением руки расстегнул все крючки своей шинели: на малиновых угольниках габардиновой гимнастерки блеснули генеральские звездочки, блеснули золоченые пуговицы, пряжка ремня, широкие праздничные лампасы на брюках.

      – Я тебя, подполковник, сейчас же прикажу расстрелять за такое командование! За твоей спиной Родина, а ты лезешь в подвал! Немцы-то, черт побери, не вас бомбят! Станцию. Стыдно, подполковник! Стыдно перед бойцами. Их бросили. Они одичали. Прут как бараны. Думал, в проулке машину опрокинут. Счастье ваше, что немцев нету поблизости. А то бы бери станцию и вас вместе с нею. Так, что ли?

      – Виноваты, товарищ генерал!

      – Прикажите людям занять позиции и стреляйте каждого, каждого, кто не только побежит, а оглянется назад! Ясно?

      – Так точно, товарищ генерал!

      – Не побежит, а оглянется.

      – Не побежит, а оглянется, – как эхо повторил Заварухин слова генерала и приказал Коровину идти в батальоны.

      Над станцией и обороной все еще крутилась карусель. Выли самолеты, выходя из пике. Плясали взрывы, и земля ходила ходуном, прогибалась, как худой пол. Несмотря на бомбежку, все штабные работники тоже вылезли из подполья и с перепугу совались по углам, не зная, чем заняться.

      Одна из бомб упала на дороге против штаба и в прах разнесла брошенную ездовыми двуколку. Оторванное от нее колесо ударилось в стену дома, простенок между окнами лопнул и прогнулся. Хрястнули рамы. Генерал и глазом не повел. Заварухин горел от стыда за свое малодушие. «Трус! Трус! – стояло в ушах. – Хорошо, что я снял ордена. Какой стыд!..»

      – Ты раньше бывал в боях? – спросил генерал, когда они вошли в кабинет Заварухина, бывшую спаленку на одно окно в сад.

      – Был, товарищ генерал.

      – Какого же ты… ведешь себя как тряпка. Как дамочка. Я поинтересуюсь после, время ли тебе командовать полком. По всему видать, рановато. Покажи-ка, где окопались батальоны… Тут? Да вы смеетесь, черт вас дери! – снова закричал генерал, отбросив карту. – Чего ты прижался своим задом к самому городу? Или вы думаете, здесь под юбками вас спрячут бабы? В поле! В открытом поле ищи врага. Черт возьми, немцы бомбят станцию, а полк из-за