Осень в Сокольниках (сборник). Эдуард Хруцкий

ресторанах проводить. Такой уж у него образ жизни.

      – А если у него денег нет? – спросил Калугин.

      – У них, значит, как нет денег, к дружкам пристроятся, погуляют, потом как появятся – ответит.

      – Какая-то у нас жизнь веселая начинается: пьем на пустырях, пивные посещаем, сейчас ресторан намечается.

      – Что делать, – вмешался в разговор Стрельцов, – наши клиенты не ходят в филармонию.

      – Это точно, но я не поверю, Павел Степанович, что у вас нет в запасе чего-нибудь еще, – сказал Орлов.

      – Есть, конечно, зацепочка, есть. Диспетчер из пятого парка, славная девушка, вспомнила, что Кудину несколько раз звонила женщина и даже телефон оставила. Они его записали, но не помнят где, ищут, одним словом.

      – Вот это дело. Это уже горячо. Если не найдут телефон, опросите водителей.

      – Инспектор Крылов в таксопарке.

      – Ну что же, пока основания для радости нет. Но и унывать нечего. Без недостатков строят только воздушные замки.

      Орлов встал, подошел к окну, присел на подоконник.

      – Силина мы взяли, в том, что он причастен к краже, сомнений нет, – продолжал он, – спит он уже больше часа, как очухается, мы с ним поговорим.

* * *

      Силин проснулся и не понял, где он, день это или утро. Тело ломило, во рту было сухо, мучительно подташнивало. Он огляделся. Лампа под потолком, нары, решетки на окнах, дверь с волчком и кормушкой. В углу стояла бочка с водой. Он подошел, взял кружку, долго пил тепловатую, отдающую жестью воду. Как он попал в милицию, Силин не помнил. Пили они два дня. Хорошо пили. Позавчера в бар пришли к открытию, к десяти, и просидели весь день – он, Тарас и Витька-китаец. Потом он очнулся в квартире у Витьки, мать его была в больнице, и они пили предусмотрительно захваченный с собой портвейн, утром опять пошли в бар. Неужели подрались с кем? А черт его знает, наверное. Два прошедших дня были полностью смыты из памяти.

      Лампочка гудела под потолком, словно в ней поселилась большая желтая муха. В камере было душно. Или ему так показалось, понять Силин не мог. Он весь покрылся липким потом. Пришлось снять рубашку, но и это не помогло. Он сидел, ничего не понимая, думал только о том, что похмелиться достать не удастся. Тошнота подкатила к горлу, он подбежал к параше в углу камеры, и его рвало долго и мучительно.

      Звякнул замок, раскрылась дверь. В камеру просунулась голова милиционера.

      – Ты чего? – спросил он, повел носом. – У тебя здесь не продохнешь.

      Силин с трудом разогнулся. Вытер рот ладонью.

      – Я в каком отделении, начальник?

      – Ты что, не помнишь, куда тебя привезли?

      – Не помню.

      – Во нажрался. Сиди, узнаешь скоро.

      Дверь захлопнулась. И он опять остался один. Где-то в самой глубине сознания шевелилась мысль о том, что случилось нечто неисправимое и страшное. Но мысль эта была слишком далека и не важна сейчас, когда все его существо захватило неодолимое желание опохмелиться. Он думал только об этом, страдал только от этого, напрочь забыв об искалеченной жизни, не помня, что именно водка привела его, доброго человека и хорошего мастера Петра Силина, к жизненной катастрофе. Он метался