Осень в Сокольниках (сборник). Эдуард Хруцкий

теплым живым цветом.

      Медальон стал похож на окно, за которым жили маленькие дома, маковки церквей и спешили люди по своим, неведомым Фомину делам.

      – Ишь ты, – сказал начальник районного всевобуча, вынул платок и аккуратно вытер медальон.

      – Примитивизм, – сказал за его спиной Огневой, – середина восемнадцатого века. Видимо, работа крепостного художника.

      – Пережиток, значит? – неуверенно спросил Фомин.

      – Именно. Революционное искусство зачеркнуло этот период. Мы не признаем обветшалой мазни.

      – Выламывать будем, товарищ Фомин? – деловито спросил завхоз.

      Фомин посмотрел еще раз на домики и маковки, на кусок этой неведомой ему жизни и ответил тихо:

      – Жалко.

      – А чего жалеть, – Огневой набил махоркой трубку, – мы ведь мир старый разрушаем. На месте этих лачуг вырастут светлые дома из стекла и бетона. Новая жизнь возможна только при полном разрушении старой.

      – Все равно жалко. Сделано уж больно душевно. Вот что, товарищ Огневой, ты эти картинки старого мира закрась и изобрази на них революционные корабли.

      – Какие?

      – «Потемкин», к примеру, «Аврору», «Петропавловск», «Новик». Я тебе фотографии дам. А ты, товарищ завхоз, стекла эти с воинами старыми вынь, но сложи их аккуратно и вставь нормальные стекла, чтоб свет был и чистота как на эсминце. Понял?

      – Понял.

      – Так и начнем.

      Фомин подошел к окну. Осеннее солнце висело над городом. Где-то, надсадно треща, прогрохотал трамвай.

      Крикнул и замолк гудок фабричонки, спугнувший ворон, и они, надсадно каркая, черной тучей пронеслись над переулком. Во дворе щемяще и нежно заиграла гармошка. Шел второй год советской власти.

      Часть первая

      «Уж рельсы кончились, а станции все нет…»

      Что точно, то точно. Ни рельсов здесь, ни станции.

      Земля была плоской, наглядно опровергая учение о шарообразности планеты. Орлову показалось даже, что там, где небо ложится на землю, он видит грязные подошвы монаха, высунувшего голову за хрустальный свод.

      Маленький домик аэропорта плотно обступила степная трава, и ветер, приходящий сюда, пах дурманяще и незнакомо.

      Орлов прожил сорок пять лет, но никогда еще ему не приходилось бывать вот в таком царстве запахов. Степь пахла мятой, еще чем-то пронзительно сладким, а налетавший ветер оставлял на губах горьковатый привкус лекарства.

      Машины не было. Но он не хотел звонить, немного ошеломленный однообразной красотой степи.

      Но все же машина была нужна, и Орлов медленно пошел к домику, на котором красовалась выцветшая надпись: «Аэропорт Козы».

      В тени на лавочке сидели, прислонившись спиной к выцветшим бревнам дома, двое. Они были удивительно похожи. Кепки, глубоко надвинутые на лоб, синие ватники, хлопчатобумажные брюки и тяжелые кирзовые ботинки. Они выжидающе смотрели на Орлова, и в их лениво-спокойных позах сквозила еще неосознанная опасность.

      Эти двое совсем не монтировались с ярким кипением степи, с «чеховским» бревенчатым домиком