Ее незабываемый любовник. Мерилин Лавлейс

монету или верить кому-то, особенно женщине, которую выловили из Дуная и которая вообще не должна была находиться в Будапеште. Он стал снова нажимать кнопки телефона. Его контакт в Интерполе ответил почти сразу же:

      – Oui?[4]

      – Это Дом, – ответил он на беглом французском. – Помните расследование, которое вы проводили для меня две недели назад?

      – Oui.

      – Мне нужно, чтобы вы копали глубже.

      – Oui.

      Закончив разговор, он несколько минут продолжал рассматривать нежданную гостью. Помятая юбка закрутилась вокруг ног, застегнутая до самого верха блузка, похоже, душила ее.

      После короткого спора с собой Дом перевернул ее. Расстегнул блузку, стал снимать, но она открыла сонные глаза и пробормотала:

      – Что вы делаете?

      – Укладываю вас удобнее.

      – М-м-м.

      Прежде чем он успел стянуть с нее блузку и юбку, она уже спала. Под юбкой оказались простые белые хлопчатые трусики, прикрывавшие стройные бедра и очень миленький задик. Он благородно воспротивился порыву стащить с нее и белье, просто прикрыл простыней, после чего открыл бутылку «Пилзнера» для себя, еще одну для собаки и приступил к ночному бдению.

      Он снова перевернул ее сразу после полуночи, приподняв ей веко. Она недовольно заворчала, но не раньше, чем он увидел, как с обнадеживающей быстротой сузился и расширился зрачок.

      Через два часа он опять ее разбудил.

      – Натали! Вы меня слышите?

      – Проваливайте.

      Последний раз он проверил ее состояние перед рассветом. Потом растянулся на кожаном диване и стал наблюдать, как темная ночь окрашивается в золотое и розовое сияние.

      Что-то холодное и мокрое ткнулось ей в локоть. В плечо. В подбородок.

      Однако она не проснулась, пока полоска грубой кожи не оцарапала щеку.

      Натали непонимающе заморгала. Краем сонного сознания поняла, что находится в постели, и открыла глаза.

      – Фу!

      Блестящая от слюны розовая пасть с черными деснами и длинным языком, свисавшим между зловещими острыми клыками, нависала всего в нескольких дюймах от ее глаз. Словно в ответ на ее испуганный вопль открытая пасть шумно выдохнула и издала оглушительный лай.

      Она стала отползать, как вспугнутый краб, но при этом увидела веселые глаза над длинным носом, широкий лоб, увенчанный одним коричневым и одним белым ухом, и длинное худое тело с энергично машущим хвостом.

      Очевидно, пес принял ее отступление как знак того, что она уступает ему место в постели, и с громким фырканьем приземлился на матрац. Язык снова заработал, покрывая слюной ее щеки и подбородок, прежде чем она успела оттолкнуть пса.

      – Эй, прекрати!

      Но его радость была заразительна. Засмеявшись, она погладила его:

      – О’кей, о’кей! Я тоже тебя люблю. Но довольно работать языком!

      Он все-таки еще раз дотянулся до нее, прежде чем позволил перевернуть себя на спину, после чего немедленно вытянул все четыре лапы, прося почесать пузо. Она подчинилась, чем вызвала дрожь экстаза.

      – Красивый парень, –

4

Да (фр.).