Развод не дам. Точка. Галина Милоградская

обидел, причём, серьёзно. Встаю, подхожу к ней, смотрю на низко опущенную светлую макушку. Агата хрупкая, мне едва до плеча доходит. Обнимешь крепче – сломается. Рядом с ней всемогущим себя чувствую. Как те богатыри, что одним ударом дуб ломают. Такие женщины созданы, чтобы лейтенанты генералами становились.

      – Что бы я ни сделал, прости, – шепчу, обнимая. – Прости, Мась, если обидел.

      Агата дрожит. Сжимается, как будто меньше становится, судорожно выдыхает. Становится по-настоящему страшно. Резко разворачиваю её, заглядываю в лицо. Белое, как в муку окунули. В глазах столько боли, что самому больно. Слёзы сверкают, вот-вот через край перельются. Подбородок трясётся.

      – Агата, что случилось? – нихуя это уже не смешно. – Что-то с родителями? С Джоном? Что?!

      Она резко сбрасывает мои руки, вырывается и убегает. Хлопает дверь в ванную. Сквозь запах гари слышу судорожные рыдания. Блядь! Блин сгорел. Быстро переставляю сковородку и за Агатой. Каринка у себя, хорошо, что не слышит. Напугалась бы.

      – Агат, открой, – говорю тихо. – Скажи, что случилось.

      Рыдания продолжаются, отчаянные, горькие. Тяжело вздыхаю. Серьёзно, неужели нельзя просто сказать, что ли?!

      – Агат, Каринку напугаешь.

      Аргумент про дочку как всегда решающий. За дверью становится тихо. Шумит вода. Щёлкает замок, Агата выходит. Глаза слегка припухли, но в остальном всё как всегда.

      – Прости, – говорит сухо, смотрит мимо. – Наверное ПМС. Нервы ни к чёрту.

      Врёт. Врёт и не краснеет. Знаю я её закидоны перед месячными, и близко таких истерик не бывает. Обычная раздражительность, если вообще что-то есть. Нет. Тут другое. И обязательно выясню, что именно. Может, действительно что-то с родными? Может, Джон опять сорвался… Женька-Джон – младший брат Агаты, та ещё заноза в заднице. Года не прошло, как с наркоты слез. Довести Агату до такого состояния только он может. Сука, порву нахуй. Сжимаю и разжимаю кулаки, выдыхаю. Ладно, проблема решаемая: запихну опять в рехаб, раз у тестя с тёщей не хватает силы воли.

      Агата уже на кухне, снова жарит блины, как ни в чём ни бывало. Каринка сидит за столом, болтает ногами и ест.

      – Всё будет хорошо, Мась, обещаю, – говорю, склонившись к уху. Целую шею. – Правда-правда. Метеорологи говорят, что погода лётная. Вдвоём прорвёмся.

      – Да, – отвечает она и улыбается. Ласково так.

      Весь день за ней наблюдаю, и тревога из комка разрастается в воздушный шар. Даже с дочкой Агата на взводе, напряжена, как пружина. Эту проблему надо решать как можно скорее, мне дома штиль нужен, а не затишье перед бурей. Отвожу девчонок домой, говорю, что по делам надо, набираю Джона.

      – Ну и? – голос вроде трезвый, но с этими нарками хуй разберёшь.

      – Дома? – отъезжаю от подъезда, когда дверь за девчонками закрывается.

      – Надо чё? – Джон зевает.

      – Я заеду.

      Джон не хуево так пристроился: однушка на Котельнической. Тесть от щедрот на восемнадцать подарил. Всем бы так жить. Наследник, мальчик же – всю жизнь родителями в жопу целованный. Если Агату в чёрном теле