…Но Буря Придёт. Nameless Ghost

девичьим знаком виднелся другой оберег. Краем ока гонец разглядел очертания вырезанных из кости трёх грозовых стрел Горящего – закопченный и потемневший, словно прежде залитый кровью.

      Не деве с рождения было суждено носить такой знак-скъюту бесстрашных мужей-воителей. Видно как некая память, крепко сберегаемая и хранимая, достался ей этот чужой оберег – от отца ли, от брата или мужа – хотя вряд ли та ещё была в жёнах, как по её вольному дерзкому виду и девичьим ещё одеяниям решил вестоносец, рассматривавший пастушку.

      Услышав последние слова путника девушка вдруг потемнела лицом, и взгляд её стал не то чтобы хмурым – колючим – словно настороженный ёж поднял ввысь свою острую шубу.

      – Нечего тебе это знать… – как-то холодно и жёстко ответила она вполголоса.

      – Ух, как сурова! Что же ты в глухомани скотину без братьев пасёшь? Не страшно одной?

      Вместо ответа девушка лишь кивнула головой в сторону шалаша, где у отворённого проёма на колу висел длинный охотничий лук и открытая стрельная сумка.

      – И стреляешь, наверное, метко? – ухмыльнулся конник, подзадоривая девчонку, – много ворон посшибала?

      – Ветер зря не тревожу, – она так и не улыбнулась больше ни уголком рта, – вижу, твой кóгурир не научил тебя, увальня, не цепляться к чужим дочерям.

      – Ишь ты какая! Вот подрезать бы тебе язык, сороке! – рассердился опешивший от её невероятного нахальства всадник, – наш Бурый за такую дерзость пусть и не бабью, но не одну голову прежде снёс всяким неучтивцам! Не девкой была бы – так сразил твою шишку дурную как репу! – словно секирой махнул он рукой указующе-грозно, о чём только что говорил.

      – Если дерзость по правде ему, мой дядя терпит такую, – негромко ответила незнакомка.

      – Погоди-ка ты, малая… Наш кóгурир тебе что же, выходит – дядя? – всадник внимательно взглянул на девушку – и умолк как язык проглотив.

      Взор его вновь торопливо обежал лицо пастушки и упёрся в тот знак Горящего, что висел на шее вместе с девичьим оберегом Праматери. В глаза путнику бросились прежде не замеченные им, а теперь открывшиеся взору вырезанные на костяной глади две тонкие руны – «сиг» и «тивз» – Победа и Стремление – еле заметные человеческому глазу за столько локтей.

      И в этот миг путник вдруг вспомнил, точно запертая память отверзлась незримым ключом – на какого человека так неуловимо похожа эта уже не девочка, но совсем ещё молоденькая девушка, уже впрочем годящаяся в невесты или чья-то невеста – такая же высокая и крепкая как и её упокойный отец, на чьей могучей шее некогда висел этот знак боевой ярости Всеотца, чьи три огненные стрелы срываются с небес ярким отблеском Его гнева.

      И ещё раз присмотревшись к пастушке, всадник неуверенно спросил:

      – Так ты… ты, значит, будешь дочерью Стерке?

      Девушка ничего не ответила – однако во взгляде её путник увидел ответ на вопрос.

      Всадник снял с головы лёгкий шелом с наголовником, почтительно