С моих слов записано верно. Андрей Пустогаров

и намаз.

      Стаей юркой беспаспортных птиц

      караван их проходит сквозь пару границ,

      и в конце длинной лестницы рельсов и шпал

      видит Кремль. Это значит – Казанский вокзал.

      Видит город, который зачищен под нуль,

      и его бьет по почкам случайный патруль.

      Он кирпичную кладку кладет не спеша,

      и хозяин не платит ему ни гроша.

      И в Малаховке где-то он строит забор,

      слышит ночью созвездий ликующий хор,

      к продавщице ларька на свиданье спешит,

      нож втыкает в него подмосковный фашист.

      Он хрипит, но больница его не берет,

      он в ментовском «козле» на рассвете умрет.

      Но зато в алычовых хмельных небесах

      уже ждут его Будда, Христос и Аллах.

      Вечер в Самарканде

      Шах-и-Зинда средь выжженных бугров

      как бы Сан-Марко на лагуне.

      Два сторожа там доедают плов,

      когда приходит кто-то юный,

      не местный. И его впускают внутрь.

      Средь изразцов он бродит по дорожке,

      пока тускнеет неба перламутр

      и звезды загораются, как плошки.

      Уходит. И его на разговор

      два парня подзывают под чинару.

      Один – мечтает посетить Загорск

      и к святости там приобщиться старой.

      Другой – бродячий хиппи из Литвы,

      что оказался вдалеке от дома.

      Он автостопом странствовать привык

      и переехал море на пароме.

      Пока они об этом говорят

      и ветерок шуршит листвой, как муза,

      предсказывают звезды им распад

      единого Советского Союза.

      Что с ними будет? Тот убит.

      А этот в Англии торгует анашою.

      А третий вспоминает прежний быт

      с какой-то чуть заметною тоскою.

      И думает: вот рухнула страна

      и стали все свободными, как птицы,

      но как же постарели времена

      и тесно, хоть распахнуты границы!

      Хафиз и Тимур

      Когда душу мою турчанка Шираза

      Своею подхватит рукой,

      За индийскую мушку на щеке ее сразу

      Отдам Самарканд с Бухарой.

Хафиз

      По весне Мусаллы[7] засвистят соловьи,

      и к Тимуру притащит меня караул.

      – Две столицы мои,

      для которых согнул

      четверть света под иго,

      как игрушку,

      ты отдать захотел, прощелыга,

      за индийскую мушку?!

      – Очевидно плаща моего

      и убытка родство.

      Вот меня довело до чего

      мотовство!

      Из арабского

      Улица.

      По ней

      ты проходишь, стройна, как верблюдица,

      шевеля горбами грудей.

      Я в сухую глину вобью копье

      и коня привяжу у шатра,

      и с твоим дыханье свое

      я сплету до утра.

      Воспоминание

      Здесь из красно-коричневой глины

      склонов слеплены конские спины,

      так синеет, что

7

Мусалла – место за городом для проведения праздничных молитв. Ср. «Ведь в раю уже не будет Мусаллы садов роскошных…» (Хафиз)