С моих слов записано верно. Андрей Пустогаров

под ветром черный солончак

      шепчет, точно сутру или суру:

      «Здесь простора глиняный костяк

      можешь взять и написать с натуры.

      И лови глазами этот свет,

      молодой и жгучий, как богиня.

      И стены и башен силуэт

      прочитай как ˮсмертьˮ[4] на фоне синем.

      И назад иди сквозь долгий день —

      лагеря вдали увидишь точки.

      Там палаток укрывает тень

      и привозят воду в желтой бочке.

      И, когда под вечер станут петь

      и огонь запляшет на равнине,

      позабудь про солончак и смерть

      пред лицом смеющейся богини».

      Сквозь Азию

      Как скота к водопою поход,

      шорстких гор желто-бурые шкуры.

      Снег на острых вершинах блеснет,

      как змеиные зубы Тимура…

      До утра поезда тормозит

      семафора кровавое око.

      Закачается ночь, будто кит,

      заскрежещет в степи одиноко.

      А рассвета рассыплется звон,

      и на кромке степи разогретой

      затанцует босяк-горизонт

      за латунную солнца монету…

      Зной ярится, ноздрею сопя,

      и рога его остры и длинны.

      И, как время, глядит на тебя

      в тамарисках цветущих руина.

      Сиабский базар

      Тут плодов сладких свалены купы,

      трудно место найти для стопы.

      Как косатка, взлетел острый купол

      над планктоном толпы,

      рыбу-солнце хватая зубами

      за набухший лоснящийся бок,

      чтоб заката багровое пламя

      синь замазало, как кровоток.

      И расслаблено, точно растенье,

      когда грянет цикады прибой,

      в темноты погружаясь теченье,

      среди звезд поплывет над тобой.

      Ангина

      Я ехал наугад

      без лишней амуниции —

      уволенный солдат

      Хорезмской экспедиции.

      И книг заплечный груз

      берег я, как халву,

      и ждал меня Нукус

      и самолет в Москву.

      Когда заката свет

      метался в желтом хрипе,

      я получил совет

      от самаркандских хиппи.

      На полке у окна

      я ехал сквозь равнину.

      Меня во время сна

      подстерегла ангина.

      Бухарский эмират

      пронзали жара сверла,

      один лишь виноград

      просачивался в горло.

      Античность наяву

      спеша увидеть скопом,

      я улететь в Хиву

      пытался автостопом.

      Крылатого коня

      заполнен был живот,

      и летчики меня

      не взяли в самолет.

      Трещала голова,

      и рушился мой план,

      и я добрел едва

      до станции Каган.

      Мешая с чаем мед,

      я трясся по пустыне,

      как будто Дон Кихот

      к неведомой святыне.

      Пил чай я, еле жив,

      в хивинском подземелье,

      И лопнул вдруг нарыв —

      как ангелы запели!

      И

4

Арабская вязь слова «смерть» напоминает две башни и стену.