Я знаю, что видел. Имран Махмуд

задыхаться.

      – Ты про Гамэ? – спрашивает он; голос приглушен, но слышу, что он растягивает гласные, как это делал мой отец.

      Догадываюсь, что он в дальнем углу комнаты у обеденного стола. Там, должно быть, полки с посудой. Говорит тихо, стоя на коленях. Концентрируюсь на словах, чтобы контролировать дыхание и не допустить приступа клаустрофобии, который начинает угрожать.

      – А может, шампанского? – В его голосе слышится заискивание.

      – Шампанского? И что же мы празднуем?

      – Ничего, – отвечает он.

      Он достает бокалы, которые со звоном целуются.

      – Просто деньги, ну ты понимаешь.

      Она смеется, но в ее голосе сквозит неуверенность.

      – Да шучу я, – успокаивает он и тут же, чтобы заполнить паузу, добавляет: – Тогда гаме.

      – Мне любое красное.

      У нее глубокий бархатистый голос. Громкий. Она рядом. Потом голос становится тише и глуше, как будто она тоже опустилась на четвереньки.

      – Как насчет Джека Ти? – спрашивает она.

      – Слишком блюзовый. – Голос мужчины становится громче по мере того, как он возвращается к ней.

      Слышен звон стекла, и все замолкает. Шипение, и вдруг вся комната заполняется стереозвуком.

      Настала ночь, когда они пришли,

      И в ту же ночь тебя забрали.

      Музыка – хороший камуфляж, мне она выгодна по ряду причин, и не самая последняя из них – то, что надо пошевелиться. От долгого стояния на четвереньках горят ляжки, поэтому я жду припева и ложусь на пол, зажатый между стеной и софой. Гляжу в поливаемый светом потолок. Чувствую, как басы через половицы проникают мне прямо в плоть. Сквозь музыку доносится негромкое воркование парочки, и я понемногу расслабляюсь. Они очень близко друг к другу. Их голоса звучат тихо и чувственно.

      Ну хотя бы они не на этом диване.

      Пластинка продолжает играть.

      На траве с тобой лежали,

      Птиц на дереве считали,

      Что им видно свысока, мы себе воображали.

      Затем снова шипение – будто волны, изрыгающие на берег пену. То и дело до меня долетают капли слов, их надо успеть разобрать, пока не унесло обратно отливом.

      – Подожди, – говорит она, – дай-ка переверну. Так и не поняла, откуда этот запах.

      Пауза на несколько секунд. Не дышу, пока музыка не заиграет снова. Запах – она имеет в виду меня?

      Звучит следующая песня, вдруг она пробуждает во мне воспоминания. Из прошлого. Грейс.

* * *

      Мы сидели на носу лодки. Вокруг было темно, но воздух теплый. Стояло лето, и мы, возвращаясь из окрестностей Кингстона, заметили на берегу Темзы лодочку с веслами. Заливаясь смехом, мы легко столкнули ее на воду и неторопливо отчалили. С наполовину выпитой бутылкой розе в руках она хихикала над тем, что мы заняли чью-то чужую лодку. «Украли», – заявила она. Не украли, а одолжили, возразил я как можно более серьезным тоном. А она запела в ответ – вот эту песню.

      Ждет беда нас впереди,

      И другая