Скиф и Макс. Дмитрий Андреевич Варюшенков

что называется “прессовали”, толкали толпой, обещали переломать руки, сделать инвалидом, пару раз не сильно схватили за горло. На этом, собственно говоря, и всё. Интеллигентное питерское хулиганье, подумал с усмешкой Егор, миновав пустырь.

      Дома Егор не рассказывал об этих конфликтах, не просил помощи у старших. Об этом не могло быть и речи. Мать, естественно, бросилась бы разбираться, устроила бы скандал с криками, бранью, выяснением отношений с родителями хулиганов, если таковые имелись; возможно, привлекла бы милицию. На такое Егор пойти не мог, он скорее дал бы себя избить. Это был позор – дать защищать себя матери. А отца у него не было, тогда уже не было.

      Каждый раз, проходя пустырь, Егор вспоминал те времена. Вообще, вся жизнь человека, прожившего в одном месте с самого детства, с самого начала, соткана целиком из воспоминаний и ассоциаций. Каждый уголок, каждый пустырь, каждое дерево или поребрик – не просто предметы или места, но воспоминания, которые вырастают из глубины прожитых лет то тут, то там, будто из мрака. Они, легкими ли намеками, жирно ли прочерченными линиями, идут от самых первых проблесков сознания, первых впечатлений даже не детства, а младенчества, и все дальше, дальше, вплоть до сиюминутного настоящего. Такого не бывает, когда часто переезжаешь с места на место: пожил там, потом здесь, потом еще где-то – воспоминания обрывисты, скомканы, в них нет привязанности друг к другу, законченности, многое теряется. А тут, в месте, где обитал с самого рождения, все иначе. Тут будто нет самой реальности, только образы, духи, призраки.

      Странно только, отметил Егор напоследок, что теперь никого из этих хулиганов, живших в соседних дворах, а пара из них и в соседних подъездах, он никогда не видел. Может, они изменились лицом, скромно выскальзывают по утрам и уезжают на целый день на работу, а по выходным отлеживаются перед телевизорами; может уехали, как та девица, а может уже сидят по тюрьмам или сгинули в мясорубке бандитских девяностых или Чеченских войн (в то время они как раз подходили к призывному возрасту)?

      Егор взошел по ступеням подъезда к запертой входной двери (запирать их стали после терактов жилых домов в Москве, до этого входи кто хочет), приложил магнитный ключ и вошел внутрь. У него оставался час свободного времени, перекусить и немного передохнуть.

      Он вошел в полутемный суровый лифт и аккуратно нажал ввалившуюся кнопку своего этажа. Тут нужно было действовать осторожно – с этим лифтом шутки плохи. Однажды, еще совсем юнцом, он решил побаловаться – нажал все кнопки сразу, из-за чего немедленно застрял между этажами. Перепугавшись, Егор стал орать. На его истерический вопль откликнулись какие-то мужчины, они вызвали мастеров, утешали его через дверь в течение часа, пока его вызволяли. Отныне он стал относиться к этому старому лифту с максимальной осторожностью. Но отнюдь не с уважением. Добрая половина вентиляционных отверстий лифта – длинных полос по стенам вдоль потолка, были залеплены жвачками. Это была его, Егора работа. Он выкладывал