Прямая речь (сборник). Борис Чичибабин

все равно.

      Вот тем она и хороша,

      что с ней не всяк дружить горазд.

      Сам Разин дул ее не раз,

      полки боярские круша.

      С Есениным в иные дни

      история была такая ж —

      и, коль на нас ты намекаешь,

      мы тоже Разину сродни.

      И тот бессовестный кащей,

      кто на нее повысил цену,

      но баять нам на эту тему

      не подобает вообще.

      Мы все когда-нибудь подохнем,

      быть может, трезвость и мудра, —

      а Бог наш – Пушкин – пил с утра

      и пить советовал потомкам.

      1963

      Верблюд

      Из всех скотов мне по сердцу верблюд.

      Передохнет – и снова в путь, навьючась.

      В его горбах угрюмая живучесть,

      века неволи в них ее вольют.

      Он тащит груз, а сам грустит по сини,

      он от любовной ярости вопит.

      Его терпенье пестуют пустыни.

      Я весь в него – от песен до копыт.

      Не надо дурно думать о верблюде.

      Его черты брезгливы, но добры.

      Ты погляди, ведь он древней домбры

      и знает то, чего не знают люди.

      Шагает, шею шепота вытягивая,

      проносит ношу, царственен и худ, —

      песчаный лебедин, печальный работяга,

      хорошее чудовище верблюд.

      Его удел – ужасен и высок,

      и я б хотел меж розовых барханов,

      из-под поклаж с презреньем нежным глянув,

      с ним заодно пописать на песок.

      Мне, как ему, мой Бог не потакал.

      Я тот же корм перетираю мудро,

      и весь я есть моргающая морда,

      да жаркий горб, да ноги ходока.

      1964

      «Я слишком долго начинался…»

      Я слишком долго начинался

      и вот стою, как манекен,

      в мороке мерного сеанса,

      неузнаваемый никем.

      Не знаю, кто виновен в этом,

      но с каждым годом все больней,

      что я друзьям моим неведом,

      враги не знают обо мне.

      Звучаньем слов, значеньем знаков

      землянин с люлечки пленен.

      Рассвет рассудка одинаков

      у всех народов и племен.

      Но я с мальчишества наметил

      прожить не в прибыльную прыть

      и не слова бросать на ветер,

      а дело людям говорить.

      И кровь и крылья дал стихам я,

      и сердцу стало холодней:

      мои стихи, мое дыханье

      не долетело до людей.

      Уже листва уходит с веток

      в последний гибельный полет,

      а мною сложенных и спетых —

      никто не слышит, не поет.

      Подошвы стерты о каменья,

      и сам согбен, как аксакал.

      Меня младые поколенья

      опередили, обскакав.

      Не счесть пророков и провидцев,

      что ни кликуша, то и тип,

      а мне к заветному пробиться б,

      до сокровенного дойти б.

      Меня трясет, меня коробит,

      что я бурбон и нелюдим,

      и весь мой пот, и весь мой опыт

      пойдет не в пользу молодым.

      Они